Особенно,... 
176 
— Говорит каземат восточного выступа: русские проходят над нами… Каверна тринадцатая: русские вошли в полосу их огня… Поручик Агава: русские окружили его дот…
Ощетинившийся, как еж, тонкими иглами пулеметных дул, Кариквайвиш затаенно молчит. В его душных гранитных недрах, под спудом железобетона и камня, бестолково мечутся люди, уже переставшие быть людьми, — они стали каким-то придатком всей этой громоздкой схемы тоннелей, каверн, пулеметных точек. Они как слепые кроты, над которыми прокатывается сейчас что-то тяжелое и могучее — поступь шагов.
Левашев попадает ногой в какую-то неглубокую яму. Ага, дымовая труба дота! «Молчишь, гад?.. Ждешь, чтобы ударить в спину?..» — и в трубу летит граната. Но предохранительная сетка задерживает ее. Солдат едва успевает отскочить, как взрыв обрушивает над его головой град камней. Зато теперь решетка сорвана, и в подземную трубу одна за другой летят лимонки. Неожиданно начинает свою работу неприметный скалистый выступ. Пули тупо щелкают о твердый камень — тоже дот. Куда ни сунься, везде ты взят на прицел, отовсюду тебя видят…
Одна из гранат разорвалась как раз возле пулеметной ячейки. Крупный осколок впился в живот шведскому поручику. Скулящего от боли, его несут по подземным коридорам в лазарет. Агава царапает посиневшими пальцами отворот мундира, просит: «Пить, пить, пить…» Но вместо воды ему вливают в рот полный стакан ямайского рома.
На пулеметах перегорают вымоченные в уксусе тряпки. Кто-то заливает кожух французским вином. Во время стрельбы вино кипит и бурлит в кожухах, превращаясь в какую-то бурду. Осатанев от жажды и проклиная ветер, сметающий с Кариквайвиша снег, эсэсовцы хлебают это вино перед каждой заправкой пулеметов, как воду, и не пьянеют. Жажда утоляется ненадолго, становясь потом еще мучительнее.
— Отходить! — кричит Стадухин. — Раненых не оставлять!
И бойцы снова скатываются в долину. Левашев, оглушенный пулей, сбившей с его головы каску, тащит на себе раненого солдата. Солдат не стонет, только яростно ругается. Воротник его линялой гимнастерки распахнут, и оттуда виднеется клочок моря — полосы тельняшки вздымаются от тяжелого дыхания.
— Молчи, молчи, — говорит ему Левашев.
Когда они выбираются из-под огня, Лейноннен-Матти сует себе в рот обгорелую трубку и, грозя кулаком в сторону, где высится такая же вершина Малого Кариквайвиша, злобно говорит:
— Тот взяли, и этот возьмем… Дай только срок!
А фон Герделер, прижимаясь воспаленным лбом к успокаивающе холодному граниту, говорит слабым голосом:
— Хоть бы они догадались парламентера прислать.
— А разве возможно идти на капитуляцию?
— Нет, — отвечает он. — Кариквайвиш стоит и будет стоять. Но я бы тогда обменял этого парламентера на ведро воды…
Глава седьмая. Прорыв
Головной катер с десантниками вел бывший мурманский матрос и тралмейстер — Герой Советского Союза капитан-лейтенант Шаталин. Каждый раз, когда «Палешанин» влезал на гребень волны, Сережка различал в темноте на мостике рядом с Шаталиным кряжистую фигуру отца: Рябинин вел отряд прорыва в Лиинахамари как лоцман, не однажды плававший в этих местах.
Никольский повернул к Сережке мокрое лицо и прокричал:
— Смотри-ка, что делают: так и рыщут, словно блоху в сене ищут!
С побережья, едва видимого в ночи, откуда доносился приглушенный расстоянием гул канонады, вытягивались в сторону моря длинные лучи прожекторов. Яркие гроздья осветительных снарядов с шорохом разрывались в небе или продолговатыми шарами качались на высоте, освещая волны недобрым светом… Но пока гитлеровцы не замечали катеров, и маленькие стремительные корабли, перелетая с волны на волну, быстро приближались к фиорду Петсамо-воуно.
Сережка получил разрешение сходить погреться и спустился в моторный отсек. Изрядно встряхивало. Десантники, которым не хватило места в кубрике, сидели и здесь, скромно поджав под себя ноги, чтобы не мешать мотористам братьям Крыловым. Гаврюша и Федя колдовали над моторами с такими серьезными лицами, словно им одним были известны все тайны слегка барахлившего на качке двигателя. Лейтенант Самаров сидел, прислонившись спиной к теплой боковине мотора, и биение вала частой дробью отдавалось у него в позвоночнике.
Когда Олег Владимирович говорил, губы прыгали от тряски:
— Что там наверху?
— Все спокойно, — ответил Сережка. — Немцы «чемоданами» через наши головы кидаются. Хотят подавить огонь батарей на Среднем.
176 
