92 
— Такайсин!.. Тааксэпяйн! — кричал он еще издали, приказывая своим солдатам вернуться обратно.
Не добежав до Стадухина нескольких шагов, он остановился, едва не упав по инерции вперед, и, мотнув головой, вскинул к виску белую крагу:
— Луутнанти финской армии — Рикко Суттинен.
— Офицер Советской Армии. Тоже лейтенант. Юрий Стадухин.
Суттинен снова поднес руку к козырьку кепи и, с трудом сдерживая ненависть, так и клокотавшую в нем, отчеканил:
— До начала мирных переговоров между нашими правительствами войска моей и вашей страны должны находиться на расстоянии пистолетного выстрела.
— Мое командование, — ответил Стадухин, — не предупреждало меня об этом. А ваши солдаты попросили у меня табаку…
— Финская армия обеспечена своим табаком!
Рикко Суттинен резко повернулся и побежал нагонять солдат, которые уныло возвращались к прежним позициям.
— Мы, — сказал Левашев, задумавшись, — воевали не с теми, а вот с этими, вот с такими! — он кивнул в сторону финского офицера.
В полдень батальон Керженцева сделал марш вперед, заняв несколько деревень, в которых уже не встречалось ни одного финна. Вечером, когда солдаты располагались на отдых, из штаба приказали продвинуться еще на десять километров на запад в сторону советско-финской границы.
На восьмом километре батальон нагнал связной из штаба полка с новым приказом: продолжать движение, а один взвод выделить в распоряжение командира дивизии.
Уже ночью Стадухин привел своих солдат на маленькую железнодорожную станцию, затерявшуюся в лесу. Был дан приказ грузиться по вагонам. Разговорившись с офицерами, лейтенант узнал, что все они задержаны на марше к границе и выделены из своих частей, так же как и его взвод.
Куда направляются — никто не знал. В три часа ночи эшелон, скрипя тормозами, тронулся по узкоколейке. Усталость и мерное постукивание колес быстро угомонили солдат. Заснул и Стадухин. За окнами проплывали верхушки елей, мигали в вышине темного неба расплывчатые звезды…
Утром все стало ясно: в Лоухи погрузились в другой эшелон и быстро помчались по Кировской железной дороге — на север, на север, на север!..
По вагонам заливались голосистые баяны, теплушки тряслись от топота ног.
— На север, на север!..
Проснувшийся от шума Левашев накинул на плечи шинель, подошел к раскрытой двери. Мимо пробегали тощие кустарники, каменели проплешины голых сопок, вскипали под ветром зеркала лапландских озер.
На станции Полярный круг, получившей свое название от Полярного круга, который пересекает в этом месте железную дорогу, эшелон остановился. Два пожилых солдата втиснули в теплушку большой ящик.
— Держи! — крикнули они.
— А что в нем такое?
— Шампанское.
— Не врете?
— Выпьешь — убедишься. Принимай следующий!
— А в этом что?
— Яблоки!
— Да за что нам такая особая милость?
Руководивший погрузкой пожилой ефрейтор серьезно сказал солдатам, показывая чубуком своей трубки на доску с названием станции:
— Вы сейчас пересечете Полярный круг, а через минуту станете уже не просто солдатами, а солдатами Заполярья. И вот, чтобы вы не мерзли и не болели цингой, вам дается это шампанское и яблоки.
— Спасибо, отец!..
Быстро стучали колеса вагонов. Быстро менялась природа, становясь с каждым часом суровее и грубее. Впереди лежали тяжелые бои за Печенгские земли, и никто не знал — останется жив или нет.
Но об этом и не думали. Пили из солдатских котелков шипучее шампанское, пели песни, грызли сочные яблоки, весело смеялись и — ехали…
Ветер
Сережка в своем развитии двигался как-то неровно, толчками. Первым таким толчком были разговоры с отцом, и он задумался над жизнью, вторым — смерть старшины Тараса Непомнящего, и Сергей приобрел мужество; третьим — встреча с Анфисой, и он полюбил ее. Впрочем, это не то слово — полюбил; ему хотелось видеть девушку, хотелось послушать ее смех, а порой и просто подумать: «Как-то она там?..»
Уже с неделю стояли на базе. Готовился массированный торпедный удар с моря и воздуха по каравану немецких транспортов, который находился на пути к Вадсе, и накануне операции командам катеров дали целые сутки отдыха. Раньше молодого боцмана мало тянуло на берег, ему нравилось проводить свободное время на базе. Играл в футбол, бегал на лыжах, читал или просто забирался, если было тепло, в сопки и, лежа на спине, подолгу смотрел в небо. А теперь он старался не пропускать ни одного увольнения, сам просился у Никольского отпустить его на берег.
92 
