Особенно,... 
77 
Отбившись от шумной толпы собутыльников, он случайно забрел в темную подворотню и там, возле сваленных досок и кучи мусора увидел грязную, оборванную нищенку, дрожащую во сне от холода и крепко прижимающую к груди маленький комочек в лохмотьях, девочку двух-трех лет.
Матеус вспомнил, как ему стало горько на душе и жалко бедных бродяг, как он повалился на грязную мостовую и зарыдал, чувствуя сострадание и искреннее желание хоть как-то помочь. Движимый благородным порывом души, он кинулся со всех ног домой, хотел принести несчастным еды и немного денег, но по дороге натолкнулся на потерянных им сослуживцев, и его закрутила, завертела веселая жизнь.
Матеус продолжал неподвижно сидеть, крепко сжимая побелевшими пальцами подлокотники кресла. Два тоненьких ручейка слез катились по пухлым щекам и терялись в густой бороде.
«Я найду, я непременно найду их и помогу!» – поклялся торгпред, неожиданно почувствовав ответственность за судьбу совершенно незнакомых ему людей.
Кто говорит, что все тюрьмы одинаковы, тому повезло: он никогда не попадал под суровую длань правосудия. Тюрьмы, как люди, бывают богатыми и бедными, опрятными и мрачными в зависимости от контингента постояльцев казенного заведения и от того, насколько власти обеспокоены судьбой преступивших закон сограждан. Если проворовавшемуся министру или опальному вельможе удается избежать королевского гнева и не попасть под горячую руку на эшафот, то жизнь его в заключении мало чем отличается от обычных будней, а наказание выражается скорее в общественном презрении и гибели его как политической фигуры, нежели в ощутимом изменении размера барского живота.
В маленьком провинциальном городке Фальтешь тюрьмы как таковой вообще не было. Судья и префект были людьми рачительными и демократичными, они не видели необходимости в бессмысленном томлении узников по сырым казематам. До вынесения приговора все преступники: и уличные воры, и уважаемые казнокрады, ожидали визита к судье в большой клетке с толстыми железными прутьями, установленной прямо посередине рыночной площади рядом с тремя виселицами. После продолжительной, иногда многодневной отсидки в «зверинце» правонарушителям наконец-то удавалось предстать пред светлым ликом Закона, воплотившегося в потного старика с жирными, слюнявыми губами, то есть в местного судью Ланса Мантия, и с замиранием сердца выслушать приговор.
Из зала суда вели три дороги: на виселицу, на каторгу и домой. Самой протоптанной, как нетрудно догадаться, была вторая, поскольку именно она являлась одной из основ процветания Филанийского королевства. Казнить человека просто, дурное дело нехитрое, а вот заставить его поработать на благо общества куда полезнее и увлекательней. Кто киркой, кто лопатой расплачивался за свои проступки и прегрешения, оплачивал долг королю и обществу на рудниках, плантациях и лесоповалах. Королевство богатело, положив в основу своей экономики принцип жизни практичного крестьянина: «В хозяйстве пригодится даже навоз!»
От преступников в тот день отвернулась удача, их казнили десятками, без проволочек ведя сразу после заслушивания приговора на эшафот. Видимо, у судьи было плохое настроение или он придерживался мнения, что чем больше разбойников будет сверкать пятками в воздухе, тем быстрее успокоятся горожане, воочию убедившись в бдительности стражей порядка.
– Вон смотри, Семиль, еще одного тащат, вроде Фимка… – обратился старик в сюртуке с оторванными рукавами к своему дружку. – Восолья, похоже, его, да отсюда точно не разглядеть…
– Остынь, Бурила, ушел Фимка, ушел, – откашлявшись и сплюнув кровью, произнес невысокий, но крепкий представитель городских низов, сидевший в углу клетки. – Как облава на привозе началась, так все и сдернули, только мы с тобой, как олухи последние, влипли!
– Да я ж хромой, Семиль, бегать-то не могу…
– Молчи, хрыч старый, лучше не зли! – огрызнулся мужик в рваных лохмотьях, осторожно ощупывая следы недавних побоев. – Кричишь те, кричишь, так нет, надо было к мясниковой дочке присосаться!
– Так я ж кошель дергал, кошель!
– Ага, кому другому ври, – тихо пробурчал Семиль, уже изрядно настрадавшись от привычек любвеобильного старикашки-напарника, – полапать девку под шумок захотел, пень плешивый, вот и влипли!
– Не-а, я здесь ни при чем, – шустро затряс куцей бороденкой старикашка в предчувствии побоев. – Это гномье во всем виновато, из-за них, нелюдей поганых, стражей в городе полно, облавы да засады кругом, из-за них, окаянных, честному вору спокойно делами заняться невмоготу.
77 
