160 
Порой она либо спала, либо впадала в какое-то оцепенение. Это было почти благом, ибо ей не хотелось думать ни о чем. Она так устала бороться за жизнь. Как пережить очередное поражение? Ролло отверг ее. Почему? Она даже не хотела думать об этом. Только думала, что разрыв с Ролло привел ее к разлуке с сыном. В такие минуты она ненавидела его, считала его повинным во всех своих бедах.
Когда наверху первый раз возник свет, он едва не ослепил ее. Бородатый стражник спустил на веревке корзину с водой и съестным. Она удивилась, что почувствовала голод. Но свет удалился, и она не сдвинулась с места. Какое-то время. Но потом что-то проскочило по ее ноге. Она вскрикнула и вскочила. Жирная крыса, успокоенная неподвижностью Эммы, решила отведать принесенную ей снедь.
Брезгливость вернула часть сил. Она заставила себя поесть. Еда немного привела ее в чувство. Что делать? Выбраться из этого каменного мешка нельзя. Смириться? Она потеряет все, что дорого ей в жизни. Она, как сестра Геновева, будет тихо доживать свой век в обители Магдалины. А ведь когда-то, сопротивляясь повелению Ролло, желавшего выдать ее за Атли, она и сама хотела стать монахиней. Как ее приемная мать Пипина. Видимо, женщинам, судьба к которым сурова, ничего иного не остается, как идти в монастырь, искать утешения в Боге.
Порой какие-то звуки привлекали ее внимание: голоса, даже лязг железа. Но к ней никто не подходил. И тогда в голову стали лезть самые дикие мысли. Кто-то ходит по подземелью, кому до нее нет дела. Это напугало ее. Душа умершего от голода Тибо или кто-то еще. Ее обуял вдруг такой страх, что, когда по вершине колодца мелькнул свет, она была готова на коленях умолять выпустить ее отсюда. Однако слова замерли у нее на устах, едва увидела важное, довольное лицо аббатисы. Оно напоминало злую крысиную морду.
– Готова ли ты принять постриг и встать на путь истины и веры?
Эмма заставила себя молчать.
– Что ж, нечистый всегда точит когти на заблудшие души. Поэтому ты будешь сидеть здесь, пока не поумнеешь.
Тогда Эмма стала требовать встречи с Гвальтельмом.
– Его высокопреосвященство отбыл еще два дня назад.
Два дня! Она не вела счета времени во мраке. Ночь и день тянулись для нее бесконечно.
Аббатиса ушла, и Эмма опять осталась в темноте. Стефания уверяла, что еще не было никого, кого бы ни смирили подземелья Святой Магдалины.
Время шло. Она как-то судила о его течении, лишь когда мрак время от времени освещался светом факела и ей приносили еду. Все остальное время сливалось в единую ночь. Порой от этого мрака Эмме казалось, что она уже мертвая, что она и не жила совсем.
Как что-то нереальное воспринимались ветер, солнце, терзание любви и ее радость, безумная страсть, что когда-то так опаляла ее, нежность от ощущения на руках хрупкого тельца сына… Жила ли она вообще, или это только грезы подземного существа?
Она была на грани помешательства. И с каким-то недоумением думала, откуда у нее еще берутся силы не отвечать, когда порой приходила аббатиса. Та стояла наверху с видом карающего судьи, сулила смертные муки строптивице, не желающей отдать себя во служение Богу. Но для Эммы сама Стефания казалась посланцем Сатаны, а ад воочию воплотился в каменной могиле и в минутах безмерного ужаса, когда хочется молить – все, что угодно, только выпустите меня отсюда!
Как ей еще удавалось держаться? Как сквозь сон всплывали слова Геновевы-целительницы: «Моя жизнь была разбита вдребезги. У тебя же еще все впереди». Вот оно, что еще давало ей силы, – надежда. На что? Ведь даже единственный человек, который оберегал и поддерживал ее в этой жизни, – Ролло – отрекся от нее.
Почему? Она находила слишком много ответов. И когда вспоминала Ролло – его смех, его силу, его нежность, – ей хотелось выть, так недоставало его, так она раскаивалась в каждом резком слове, что говорила ему, в каждом необдуманном поступке, что совершила.
Ее по-прежнему окружал могильный мрак. Сколько времени она здесь? Несколько дней или вечность? Она почти перестала ухаживать за собой, научилась по шороху определять появление крыс. Порой она различала какие-то звуки во мраке. Волосы начинали шевелиться на голове от страха, кровь леденела в жилах. Однажды, когда пришла аббатиса, она сказала, что согласна на все. Сказала тихо. Пусть ей поверят, выпустят, а там она что-нибудь придумает. Но мать Стефания была не так и проста.
– Мне отрадно это слышать. Что ж, уже сегодня твое имя будет оглашено с амвона,[66] но Христово пострижение произойдет лишь через неделю. И до этого времени ты останешься здесь. Чтобы, упаси Боже, не наделала глупостей и не пыталась бежать.
160 
