144 
Тут подошло время сказать о полицмейстере Цихоцком. Ещё при ревизии 1902 года обнаружилось, что с ведома Цихоцкого брались поборы с евреев за разрешения на право жительства. Тогда же обнаружилось, что он живёт «выше получаемого содержания», купил себе и зятю имения по 100 тыс. руб. И уже стал вопрос о предании Цихоцкого суду, – но тут назначен был генерал-губернатором Клейгельс – и вскоре (не иначе как получив крупную взятку) он ходатайствовал об оставлении Цихоцкого на посту, и даже возвести его в обер-полицмейстеры и присвоить звание генерал-майора. Возвышение не удалось, но и увольнение и отдача под суд тоже не состоялись, хотя на том настаивал генерал-майор Трепов из Петербурга. (Уже после всех событий выяснилось, что Цихоцкий и продвижение в чинах по полиции устраивал за взятки.) Вероятно, уже с начала октября Цихоцкому и было известно, что Клейгельс подал в отставку, – и у него тогда опустились руки, что он обречён. А в ночь на 18 октября – одновременно с царским Манифестом – пришла из Петербурга и окончательная отставка Клейгельса. И Цихоцкому не осталось что терять. (Ещё деталь: в такой тревожный момент Клейгельс отрешался ещё до прибытия заместника – а именно жемчужины царской администрации генерала Сухомлинова, впоследствии военного министра, провалившего подготовку к войне с Германией; и должность генерал-губернатора пока временно возлагалась всё на того же генерала Карасса.) И вот, «замешательство в полицейской службе, обнаружившееся после передачи охраны города военным властям, не только не было своевременно устранено, но продолжало усиливаться и особенно резко проявилось во время еврейских беспорядков».
Отказ Клейгельса «от “своих полномочий”… передача их на неопределённое время военным властям г. Киева были главной причиной неопределённых взаимных отношений, установившихся вслед за тем между гражданскими и военными властями», «пределы и объём власти [военной охраны] никому не были известны», и эта неясность положения «должна была повлечь за собой общее расстройство в отправлении службы». И это немедленно обнаружилось при возникновении еврейского погрома. «Многие чины полиции были вполне уверены, что власть всецело перешла к военному начальству, и что только войска уполномочены действовать и подавлять беспорядки», поэтому они «безучастно относились к совершавшимся в их присутствии беспорядкам. – Войска же, ссылаясь на [статью] правил о призыве войск для содействия гражданским властям, ожидали указаний со стороны полиции, считая, что на них не возложено исполнение полицейских обязанностей и… были совершенно правы»: «по точному смыслу» правил, гражданские власти, «присутствуя лично на местах беспорядков, должны направлять совместную деятельность полиции и вызванных войск к надлежащему и целесообразному их подавлению». И когда именно надо прибегать к оружию – определяется тоже гражданским начальством. К тому же «Клейгельс не позаботился ознакомить военное начальство ни с положением дел в городе, ни с имевшимися у него сведениями о революционном движении в Киеве». И вот «по городу стали бесцельно ходить отдельные части войск», дозоры и патрули.
Итак, еврейский погром начался к вечеру 18 октября. «В первоначальной своей стадии погром, несомненно, имел характер мщения за поруганное национальное чувство. Подвергая встречаемых на улице евреев побоям, разбивая магазины, топча в грязь выброшенные оттуда товары, громилы приговаривали: “вот тебе свобода, вот тебе конституция и революция; вот тебе царские портреты и корона”». – И ещё на другое утро, 19-го, из думы на Софийскую площадь пошла тысячная толпа, несла пустые рамки от разбитых царских портретов, царский вензель и разбитое зерцало. Заходила в университет, поправляла повреждённые портреты, отслужила молебен, а «митрополит Флавиан увещал народ не бесчинствовать и разойтись по домам». «Но в то время как лица, составлявшие центр патриотической демонстрации… поддерживали в ней образцовый порядок, люди, примыкавшие к ней по дороге, позволяли себе всевозможные насилия по отношению ко встречным евреям и носящим форму учебных заведений». Затем к таким демонстрациям присоединились «чернорабочие, бездомные обыватели толкучего рынка и береговые босяки», «группы громил разбивали еврейские квартиры и лавки и выбрасывали оттуда на улицу имущества и товары, которые частью тут же уничтожались, частью расхищались»; «прислуга, дворники, мелкие лавочники» в том, чтобы воспользоваться имуществом, «не видели, по-видимому, ничего предосудительного»; «были, впрочем, среди громил и такие, которые до самого последнего дня беспорядков оставались чуждыми корыстных побуждений», «они выхватывали из рук своих: товарищей расхищаемые последними вещи и, не обращая внимания на ценность, тут же уничтожали их». Погромщики проходили, не трогая, лавки караимов и «те еврейские квартиры, где им показывали императорские портреты». «Но в общем уже через несколько часов после возникновения беспорядков еврейский погром получил характер разбоя, самого беспощадного». 18-го погром продолжался до поздней ночи и прекратился сам собой, с утра 19-го возобновился и кончился лишь к вечеру 20-го. (Поджогов не было, кроме одного на Подоле.) 19-го «расхищались богатейшие еврейские магазины даже в центре – на Крещатике. Массивные железные ставни и запоры взламывались после упорной и продолжительной работы громил в течение получаса»; «дорогие сукна, бархаты выбрасывались из магазинов и, как ненужная ветошь, расстилались под дождём на грязных улицах. Тротуар перед магазином ювелирных и серебряных изделий Маршака на Крещатике покрыт был выброшенными из него драгоценными вещами», также – из магазинов галантерейных, модных; валялись конторские книги, торговая переписка. В Липках (аристократический квартал) «подверглись разгрому дома-особняки евреев барона Гинцбурга, Гальперна, Александра и Льва Бродских, Ландау и нескольких других. Вся роскошная обстановка этих домов была уничтожена, мебель поломана и выброшена на улицу», также «подверглось разгрому образцовое еврейское училище имени Бродского», «совершенно разрушены мраморные лестницы и железные перила». Всего было «разграблено около полутора тысячи еврейских квартир и торговых помещений». Исходя из того, что «почти две трети всей торговли в городе находилось в руках евреев», Турау исчисляет убытки, вместе с домами богачей, «в несколько миллионов рублей». Собирались громить не только еврейские дома, но и квартиры известных либеральных общественных деятелей. – 19-го епископ Платон «совершал крестный ход по улицам Подола, где разгром был особенно силён, и увещевал народ прекратить бесчинства. Умолял толпу пощадить жизнь и имущество евреев, владыка несколько раз опускался перед нею на колени… Из толпы подскочил какой-то громила и с угрозой крикнул: “И ты за жидов”».
144 
