148 
Произнесение речей – все эти недели была ещё отдельная непрерывная струя жизни. То и дело его зазывали куда-нибудь произносить речи, много по Петрограду, и два раза ездил в Москву, и всё на съезды. И обдумывать и сочинять те речи было совершенно некогда, а так, толчком, что выльется. С кооперативного съезда попал на концерт в Большой театр, неизбежная овация, и что-то же надо сказать, – „Дружно строить новую Россию!… Поклонимся перед павшими героями из серой русской рати.” Оттуда – сразу на поезд, а в Петрограде с поезда – сразу на кадетский съезд, бурные овации, и уж где держать речь, как не тут: „Мы получили продовольственное дело в отчаянном виде. Институт твёрдых цен был разрушен прошлым министром, и разрушено им понятие о земельной ренте. Горькая и печальная мера – взять хлебные запасы в руки государства. Приходится получать немало протестов, они вносили смущение в нашу работу, но не изменили мнения.” А дальше нельзя было не поехать на возобновление заседаний Вольно-экономического общества – и значит опять речь, а что говорить? „Старая власть душила все проявления общественности. На долю нашего поколения выпало редкое счастье вернуться к культурной работе… Нам предстоит исправить бесчисленные безумства старой власти…” А там – опять надо ехать в Москву на съезды, под Клином из-за крупного крушения простояли 5 часов, опоздали, – но на пироговский съезд успел к закрытию, к родным братьям-врачам, хранителям священного огня русской интеллигенции, – к ним самые возвышенные пламенные слова! „Пироговские съезды были моими воспитателями. Первый раз я выступал у вас в Девятьсот Пятом. Прогнивший старый строй… Товарищи, скажите всем, чтобы бросали роскошь! Без хлеба погибнет свобода!” Громовая овация! – уж мы-то понимаем друг друга. И как ни поздно – везут на московское кадетское совещание, тут – трезво – однопартийцам: „Временное правительство – как кормчий, которому ещё не повинуется руль и ещё нет компаса. Поддерживайте нас!” – А на следующий день – на съезд городов, и зал дрожит от аплодисментов, и: „Отношу аплодисменты не к себе, а к Временному правительству. Только теперь и можно жить и работать в полном единении с народом. Старый строй рухнул, потому что в нём изверились народ и армия. Почему крестьяне воздерживаются продавать хлеб? Им не стали нужны деньги. Хлеб в России – есть, но необходимо правильно его распределить, а это возможно только при государственной монополии. Сейчас от хлеба зависит всё государство, и долг гражданина – отдать государству свой хлеб.”
А в эти же дни был объявлен заём Свободы – и всем министрам вменялось во всех выступлениях пропагандировать его. И так, перемешивая с хлебной монополией: „Свобода далась почти бескровно, и это побуждает многих предъявлять бескрайние требования. А прежде всего государству для всех дел требуются деньги и деньги. Выпускать кредитные билеты? Станки и так печатают их день и ночь, этим сладким ядом нельзя пользоваться до бесконечности. Народ должен отдать правительству свои сбережения и лишние золотые украшения.” А вот (это уже опять Петроград) надо в воскресенье специально ехать в Благородное Собрание и говорить в пользу займа. „Мы здесь слышали голос министра свободной Франции, что русская свобода теперь так же велика, как и французская. Да, Франция первая зажгла светоч свободы в Европе. А теперь – что может нас разделить? Между Великой Французской и Великой Русской Революцией действительно поразительное сходство… Ошибки старой безумной власти должны быть исправлены. Наши сбережения отдадим стране!”
Но взмолился на заседании кабинета: отпустите меня от займа! У меня земля не засевается! нас ждет голод!
И с чувством подписывал, и рассылалось по лику Руси ещё одно воззвание: „В порыве негодования народ разбил вековые цепи. Но помогите родине освободиться от тяжёлого наследия старого строя: мало осталось хлеба. Пусть рука ваша крепче ляжет на плуг, пусть он глубже войдёт в сырую мать-землю. Вы – чуткое сердце России, откликнитесь на призыв Родины. Земельные беспорядки недопустимы, нельзя самовольно рубить леса и жечь имения помещиков – так только сократятся посевы, это будет шагом к несчастью.”
Засев земли этой весною становился как жизнь или смерть. Уже озимые были засеяны намного хуже обычного из-за дороговизны рабочих рук. Теперь из-за сельских волнений, а ещё шире из-за угроз – помещики не хотят сеять яровых, и даже начался их отлив из деревни. Уже и средние землевладельцы задумываются, сеять ли. По Югу самая горячая пора посева уже упускалась. А если помещики не посеют яровых, то уже в мае крестьяне сообразят – и не станут продавать своего хлеба. И наступит голод. Шингарёвское министерство всё хлопотало о заготовке, а надо было спасать производительность. Землю, которую помещик сейчас не берётся засеять, – надо успеть сдать в аренду крестьянам. А если откажется помещик? передавать в аренду насильственно? Решиться так? (Насилие над помещиками всё ж не пугает последствиями.) А кто это будет делать на местах? Очевидно, продовольственные комитеты. А как дать сельскому хозяйству рабочую силу? Даже военнопленные уже так рассвободились теперь, что их надо заинтересовать: надо платить им не меньше среднего, сколько платят в этой местности.
148 
