511 
И министры были очень довольны, Львов осветился, а Керенский просто сверкал глазами.
Корнилов сидел — глаза узкие, тёмный, как древнее восточное изваяние.
Самый молодой из Главнокомандующих и лишь недавно назначенный, Драгомиров тем более поддался этому тону: наиболее острый период в настроении солдат проходит, есть основание думать, что брожение уляжется, с помощью трезвых и сознательных элементов мы поднимем настроение войск и сумеем повести их к победе.
Щербачёв не преминул пожаловаться, как он уже и публично жаловался и по пути, — на самовольное освобождение войсками из тюрьмы крайнего революционера Раковского, и он теперь разъезжает свободно по России, и чуть ли не сегодня беспрепятственно в Петроград. Но так будет шайкам недолго и нетрудно свергнуть и румынского короля?
Приходилось и Гурко высказаться коротко, да он долго и не собирался.
— Революция есть болезнь. Как всякая болезнь, она идёт иногда быстрей, иногда медленней. Но самое опасное в болезнях — это рецидивы. Мы надеялись, что она пойдёт на спад — но нет, не пошла. И надо принимать серьёзные меры, чтобы не было рецидивов. А это зависит от тех, у кого большое влияние на массы. Война и политика — в войсках несоединимы. Нельзя одновременно кричать „ура” в атаке и опускать бюллетени в урну. Последнее воззвание Совета к армии, правда, полезно и даёт некоторую надежду. Но написано трудным, не русским языком, совсем не для солдат. Наш долг — ничего не скрывать перед теми, кто ответственно или безответственно правит страной. — И грозно смотрел. — Наша обязанность — говорить им правду, только правду и всю правду.
Тут Керенский живо зашевелился и сказал:
— Я согласен, что надо говорить правду и только правду, — но не всю правду! Из тактических соображений. Потому что полная правда может стать орудием... в нежелательных руках.
Гурко подивился его живости. А что, может быть он и не глуп.
На десерт выступил князь Львов. Мягко возражал Алексееву, что осуждать политические права солдат и выборное начало в общем виде — есть доктринёрство, остатки отживших традиций. А жизнь требует от нас — творчества. Нужно — выяснять истинный смысл и солдатских прав, и выборного начала. Зато армия теперь — не защитница угнетения, а защитница свободы. Нам потребно кристаллизованное сознание наших целей. А зато мы устраняем тёмные стороны армейского быта.
Ну, понёс. Ну-ну, устраняйте.
Он, может быть, и дальше бы говорил, но министры то и дело поглядывали на часы. Им надо продолжать переговоры о коалиции. (А от того, что министры меняются, — да не пойдёт ли дело ещё хуже?) А вот что: завтра днём соберёмся-ка вместе с членами Исполнительного Комитета Совета — и вот им вы ещё раз выскажете армейские нужды и соображения.
ДОКУМЕНТЫ — 24
ИЗ „ВОЕННЫХ ВОСПОМИНАНИЙ” ГЕНЕРАЛА ЛЮДЕНДОРФА
... Если бы русские наступали против нас хотя бы с небольшим успехом в апреле-мае (н.ст.) 1917, мы попали бы в необычайно тяжелую борьбу... Когда теперь, оглядываясь, я переношу русский успех с июля на апрель-май, то едва ли знаю, как Верховное командование справилось бы с положением. В апреле и мае 1917, несмотря на наши победы на Эне и в Шампани, только русская революция оберегла нас от худшего.
161
Мертво тянулся домой. Снова будет сейчас это искажённо-отвлечённое лицо. Или ещё какая-нибудь обвинительная бумага.
Да разве всякая семья рушится, где такое случилось? При взаимном снисхождении, при доброй воле...
Алина встретила его снаружи, у порога, — ровная, с торжественно-загадочным выражением. И — не внутрь флигеля, а повела его мимо клумбы, где цветы посадила, ещё несколько шагов. И остановилась у какой-то ещё новой клумбы, её не было, — формы скошенного прямоугольника, середина возвышена и взрыхлена, а по краям вокруг обложена галькой.
И одну руку протянула перед собою вниз:
— Это — твоя могила.
С испугом посмотрел на неё.
Правда, форма могилы.
Она не шутила. Она стояла ровно, бледная, присмежив глаза:
— Это будет могила моего Жоржика, который меня любил. Отныне он для меня умер. Знаешь, многие предпочитают не видеть покойника, а чтоб он оставался в их памяти живой. Я буду приходить сюда, сидеть и вспоминать...
— Ну это уж... ты знаешь...
511 
