517 
Из его уст тем убедительнее всё это звучало, что сам он не предполагал остаться. Он хотел оставить кадетов в правительстве не ради себя, а ради партии.
Милюков проводил его грустным взглядом. Ещё стоял у него в ушах надрывный вскрик Оболенского о Герцене. Именно Герцена — они и предавали сегодня. Не понимали. Не понимали, что вопрос — громаднее, чем сегодняшний уход-неуход из правительства. Да, решается столетний путь русской интеллигенции: носители мы духовного огня, или пусть его загасят варвары?
Между выступлениями подавали вне очереди реплики. И отвечали на них.
О чём у нас вообще спор, когда существует ясное решение мартовского съезда: это именно тот случай, когда все наши должны уйти. (Вот, и сказали.)
Но с марта обстановка настолько сильно изменилась — съезд не мог того предусмотреть, ещё будет решать следующий съезд.
Который через неделю!
Но правительственный кризис не может ждать неделю.
Да, разруха не стоит на месте, и благодаря всем дискуссиям только углубляется.
— Нет, о чём у нас идёт спор, когда после Кшесинской, Лейхтенбергского, Дурново — вообще нет ни собственности, ни закона? Завтра придёт молодец с дубиной и стянет тебя за ногу с кровати: „Прочь, я желаю тут лежать!” Власти — уже вообще нет. От правительства требуют, чтобы оно победило Гинденбурга, а не дают ему власти справиться с двумя десятками анархистов. Вдруг какой-то полк „выражает правительству негодование” — и считает себя свободным от присяги! Присяга — как калоша на ноге, хочу — ношу, хочу сброшу. Или эти енисейские герои: „Назначите к нам власть только через наши трупы!” А где они были при Николае? Что-то мы их не слышали.
В декларации нового правительства — настолько общие слова, что в них можно вкладывать самое разнообразное содержание — и это может разодрать коалицию.
Так вот тогда мы и определим своё отношение.
А собственно: мы обсуждаем судьбу только Андрея Ивановича и Александра Аполлоновича? Это и весь спор? Павел Николаевич всё равно ушёл, а Николай Виссарионович всё равно остаётся.
— Но мы будем настаивать на принятии наших двух новых членов, очевидно Дмитрия Ивановича и Фёдора Фёдоровича.
— А кроме того, вполне вероятен и возврат Павла Николаевича через короткое время...
Поймите: то, что происходит сейчас, это борьба либерализма и социализма! Это — порог!
Нет, это трафарет, будто идёт классовая борьба. Это, скорее, борьба эволюционного и революционного темперамента.
Неверно другое: когда выделяют какую-то „трудовую демократию”, а нашу партию ставят вообще вне демократии. Мы-то и есть истинные демократы.
Беда в том, что сейчас демократия — вне политической организованности общества, народ распылён. Беспартийные не совершают политической работы, а сейчас самая главная работа — именно политическая. Русский обыватель не вступает в партии из-за личных неудобств. Задача: превратить толпу взбунтовавшихся рабов в организованное общество свободных граждан!
— И мы должны усилить политическую пропаганду в крестьянстве, чего у нас совсем нет.
— Но эти новые силы, вступающие во Временное правительство, — они же совсем не испытаны на государственной работе. Сумеют ли они укрепить государственные начала?
— Наверняка провалят! — присудил Родичев.
— Так вот именно поэтому! — всё настаивал Винавер. — Чем больше риск эксперимента, тем важней нам остаться в правительстве, чтобы придать ему стабильность! Наша маленькая горсточка как раз и выдерживает тяжесть исторической ответственности — и мы от неё не смеем уйти.
Разных были мнений, что делать, но общее настроение горькое.
Кто-то сослался на опыт жирондистов. А параллель-то невесёлая.
Графиня Софья Владимировна Панина, долго молчавшая, сказала:
— Все эти принципы нам надо было отстаивать на мартовском съезде, вместо нашего безмерного ликования тогда. Не надо было давать революции так ломить через нас.
Их две было, женщины, здесь, ещё пышноволосая Ариадна Владимировна Тыркова. Эта грустно засмеялась:
— Хочу поделиться с вами немаловажным воспоминанием. Раз в Женеве, ещё до Пятого года, так случилось, что Ленин провожал меня до трамвая. И совершенно убеждённо сказал: „Вот погодите, придёт время — будем таких, как вы, либералов на фонарях вешать.”
Не выступал сегодня и мало говорил Василий Алексеевич Маклаков. Отчуждённо ли он уже себя чувствовал? — ибо шли разговоры, что Терещенко назначит его послом во Францию? (И странно, что его, оставшегося без поста, не назначил так свой кадетский лидер.) Печально посматривал неотразимыми тёмными глазами, проговорил:
517 
