575 
А уже была у них и вторая девочка. Но Александра согласилась, что для великих задач — Лев должен бежать. А она с двумя девочками останется, ничего.
Добыли чистый паспорт. Надо было вписать какую-то фамилию, но — русскую, не Антид же Ото. И тут, каким-то наитием-шуткой вспомнил орлиного, властного, всемогущего надзирателя с длинной саблей, и вписал: Троцкий.
Подъехал к неближней станции, сел в вагон в крахмальной рубашке и галстуке — и покатил на запад. Вот и весь побег.
Первая остановка была в Самаре, там — один из штабов „Искры”! Антида Ото встретили восторженно, Кржижановский дал ему кличку „Перо”, и эту кличку уже сообщили в „Искру”.
Несколько беспрепятственных поездок в Харьков, Полтаву, Киев по делам „Искры”, — организация совсем слабая, местные ячейки беспомощны. Но и не это интересовало Перо: за границу! скорее в центр „Искры”! скорей — к кормилу всей революции.
С небольшими приключениями перешёл границу, в Вене потревожил в воскресенье вождя австрийской партии Виктора Адлера, не спавшего ночь перед тем, взял у него денег на дорогу до Цюриха; ночью же разбудил Аксельрода; дальше до Лондона, без английского языка нашёл квартиру Ленина и постучался к ним ни свет ни заря, не представляя, что у них строгий распорядок жизни. В России — такая борьба! и как они все забываются в Европе. А между тем надо действовать — немедленно! Куда же? — в „Искру”, конечно! Да тут уже знали его кличку — Перо! Крупская так и доложила Ленину: „Перо приехал”.
Первая прогулка с Лениным по Лондону, „вон, у них там Вестминстер”. Да разве глаза вбирают Вену, Цюрих или Лондон? Прогулка — „экзамен по всему курсу”. Вашу книгу, Владимир Ильич, мы коллективно штудировали в московской тюрьме, да как вам удалось собрать столько статистического материала? Гигантский труд. Спор Каутского с Бернштейном? — ревизионистов среди нас не было ни одного! Философия? Мы очень увлекались, как Богданов сочетает марксизм с теорией познания Маха-Авенариуса. И Ленину тоже это нравится, но он смущён, что Плеханов объявил такую философию разновидностью идеализма.
Насчёт Пера решение было пока такое: немного тут побудет, познакомится с литературой — да и снова в Россию на нелегальную работу.
Не то, что хотелось. Перо — для того и Перо, чтобы занять место в „Искре”. Как раз поместили жить в одном доме с двумя членами редакции: Засулич — крупной, уже пожилой женщиной с небрежной внешностью, и Мартовым. С Мартовым много соприкасались, много сидели над книгами, курили и выпили много дешёвого кофе. Юлий, тоже в пенсне, и с такими же буйными чёрными волосами, был на семь лет старше Льва, очень талантливый и очень беспорядочный, всегда пенсне непротёртое и пепел, рассыпанный по рукописям. Лев присматривался к нему внимательно и ревниво, это был естественный и несомненный соперник. Мартов и писал и говорил — поразительно легко, и мог без конца. Он всегда был нацело захвачен сегодняшним политическим днём, новостями, спорами, то и дело рассыпал остроумнейшие догадки, гипотезы, предположения, предложения — но тут же многие сам забывал, не доводя до дела. Мысли его были хрупко ажурны, им не хватало мужества, а самому Мартову — воли, а это-то и главное! Первая реакция Юлия на всякое событие имела всегда революционный характер — но ещё не успевал он занести её на бумагу, как его осаждали сомнения, и он уже не мог собрать все мысли и выделить главную. Вот волей, неизменно революционной волей, Лев несомненно превосходил его! А между тем Мартов был давно равноправным редактором „Искры”, — а Перо?.. И собирая весь талант, он теперь писал и писал в „Искру”, политические статьи и даже передовицы, окунаясь во вкус словесного материала, в погоне за формой, за образом, за стилем. И это было весьма замечено и одобрено.
Тут стали посылать его и на выступления по Европе, сражаться в рассеянных эмигрантских группах. И оказалось: да он — первоклассный оратор, ещё даже ярче, чем писатель! Не чувствовал тротуара под подошвами после победного диспута со старым Чайковским. А в Париже, от русской студенческой колонии, его встречала Наташа Седова, дворянская девушка, тяготеющая в революцию, и восхищённо полюбила его сразу, затем и он её. Бродили с ней по Парижу, она показывала все красоты, — но он ходил и смотрел отчуждённо, сопротивлялся и Лувру и Люксембургскому дворцу: оценивать Париж — значит расходовать себя, нет, Одесса лучше. И этот Рубенс, такой сытый и самодовольный; постигать живопись, как и природу, значит — перенаправить свою концентрацию, оторвать её от политической жизни, — а революция не допускает соперничества. „Всё для революции!” — это Наташа понимала. Она вскоре и поехала на партийную работу в Россию. (Думали отправить туда и Перо, но он не спешил.)
575 
