238 
Где там! – калитка стучит раз, и два, и три: соседи потянулись, служивого поглядеть, кресты потрогать. Никого не звали, никому не сообчали, а кто в окошко доглядел, кто через забор, до кого слух докинулся, в деревне разве что утаишь? Первый – Яким Рожок, в пояснице перегнутый, ему всё первому всегда надо вызнать, не сосед, аж с Зацерковья, с дальнего конца присеменил. Тут – и Агапей Дерба, чёрен да длинен, ноги как очепы переносит. Чирок на него одного излаялся, Дерба и головы мрачной не воротит. Всегда он всех слухает, а только в землю глядит угрюмо, от него же редкое слово жди. Тут и дед Иляха Баюня в шароварах полосатых, пестро-цветный кисет зажат за пояс, сильно уже на палку прилегает. И – Нисифор Стремоух, гляди доселе не взятый, а меньшой брат его уж на костылях воротился.
– Ну, служивый, ну! Покажись!
– Ну, как там воюете?
Неразумные бошки – как? Ступай сам пошшупай…
– Так и воюем, очен просто: под головы кулак, под бока и так. Ждём, чего хвитфебель завтра выдаст, сахарок ли, чаёк. У вас вот нетути, а мы усем обеспечены.
– Да хорошо, сказывают, в солдатах, да что-то мало охотников.
– Мотри, служит парень быстро, с того года лычек добавили. Эт – кто ж ты теперь?
– Фейерверекер.
– А кресты твои де ж, показывай!
Кресты – на шинели, шинель в избе. Да снаружи не рассядешься, уж холодно. И в избу-то не ко времени, сажать их некуда, в избе не убрано, бабы стряпают, носятся оголтело, а мужики вот уже и цыгарки крутят, уж и кресалом тюк-тюк, искру кидают на трут, спички теперь для печи берегут, мужикам не достаётся. В избу вошли – лишь дед Иляха один на образа перекрестился. И – задымили в избе, а сами Благодарёвы николи не курят, никто. Да мужиков-то, посчитай, сколько ещё по Каменке дома, не старых.
– Леший бы вас облобачил, что ж вы дома сидите? Вот из-за вас-то мы германа никак и не одолеем.
– Ну а всё-таки – подходит?
– Чья берёт-то?
– Да много яво накладено, – легко отвечал Арсений. И потяжельше: – Наших тож ня мало… Ой, мужики, ня мало… Сколь этих берёзок молоденьких на кресты посекли, сколько ям обкадили… А вперёд – ни тпру.
Тут Проська, орёпка, как в крике займись, что-й-то ей не то, и Арсению с непривыки- не чья-то чужая, своя дочка кричит. Но и Катёна кмигу метнулась, выхватила, распеленала, обмыла, покачала, баранки в марлю нажевала, опять в зыбку закинула.
А мужики-то с надёжей пришли, подсели: замиренье – как? не сулят ли? не слыхать ли? В драке, де, нет умолоту.
– Не, мужики. Ни с какой стороны не шелептит, и ветром не напахивает. Только – газ едучий.
А – газ? Как это? Как?
– Ох, мужики, и врагу ня пожелаю. Осколком чухнет – эт как в драке, почти и не обидно. А отравы той наглотаешься – из нутрей всего корчит.
Расскажи да расскажи, вот не отступя, тут же им – и за что второй Егорий, и какие вообче случаи.
Стал рассказывать Арсений про свою батарею, лес Дряговец, про хода сообщения – зайдёшь, не разогнёшься, надёжу не имаешь – когда ж до блиндажа. Стал рассказывать по-лёгкому, иногда и Савостейку уловя да к колену притянув – бродит тут между ног, вражонок, глазки лупит да чего-то вякает. Стал рассказывать легко, а вытянул так – не долго, смех оказался короткий. Там, в батарее, друг перед другом, они не скулили, разве что по дому, жизнь там шла дюже простая, беззадумчивая, – а здесь, в родном селе, соседям, та жизнь никак беспечально не перекладывалась. Там-то привыкли, что дешево солдатское горе, а тут, в своей избе, Савоську притрагивая, на зыбку поглядывая, на Катёну тайком, на батьку с маткой, – сразу вывешивалось горе во всю свою тяжесть. Свой брат Адриан дважды ранен – и опять на фронте, нисифоров брат на костылях, у деда Илюхи двух сыновей унесло. Лишь пота и сносна была война, пока доступно было сюда воротиться, о брёвна родные спиной потереться, да жёнку на ночь к себе подобрать. А там, у Дряговца, где фельдфебель сахар выдаёт, под ладан улечься, под крестом жердяным уснуть – ня поухмыляешься.
Высунулся Яким Рожок, от пола, у стенки на корточках сидючи:
– Всё ж таки Адриан два раза ранетый, а ты вот, сла-Богу, ни разу?
– Что ж, не всяка пуля по кости, иная и по кусту.
Отцу разговор такой перёк груди, встал да вышел.
А мужики другое задымили: вот слух идёт – сахар, хлеб да кожу к немцам вывозят, через Хинляндию, что ль. Правда ли?
Того Арсений не знает, к им в батарею столько ж вестей, как и в Каменку.
238 
