388 
Челноков: Боюсь, что “подъём” будет неврастенический. Сколько раз повторять резолюции?
Как-то забрёл и
Гучков: Я готов бы ждать конца войны, если б он был обеспечен благоприятный. Но нас ведут к полному поражению и краху. Ваше и наше молчание будет истолковано как примирение с властью. Надо – разорвать мирные отношения с ней.
Меллер: Мы страшны теперь тем, что молчим. Наша позиция очень сильная.
Вл. Гурко: Если будем молчать – сам Гришка станет премьером. Действует только страх. Напугать их до белой горячки. Обращение к улице? Может быть, в крайнем случае.
Стемпковский: Снабжение армии теперь наладилось. Так будем валить на правительство – дороговизну, железнодорожную разруху.
Ефремов: Надо прессу подговаривать.
Шидловский: Включить в будущую думскую резолюцию фразы и мысли патриотические, которые страховали бы Думу. Не поднимать рогатых вопросов, чтобы сохранить Блок.
Милюков представил проект резолюции ещё не собранной Думы. Было в ней, кажется, именно то, без чего невозможна победа над Германией: прежде всего – амнистия революционерам; потом – права евреям, умиротворение народностей; наконец, правительство из лиц, сильных доверием страны. И опять упёрлись в это заклятое:
– Как выяснить власти этих лиц? Где признаки того, что лицо “обладает доверием страны”? Завтра скажет Государь “согласен” – а где они?
– Указывать имена неделикатно.
Дмитрюков: Никакое “доверие” не значится ни в каком государственном праве.
(А между тем, почему бы ему не быть?)
Ефремов: Опасно придавать чрезмерное значение смене лиц. Необходимо менять систему. Формула “министерства доверия” – ошибка, министерство должно быть ответственным, министры – не выгоняться сверху, а – уходить, когда им будет отказано в доверии Думы.
Милюков: Это – смена самого государственного строя. Так не делают во время войны. Не перепрягают лошадей при переезде через реку.
Но одну несомненную ближайшую главную задачу Блока приняли все:
– Сделать козлом отпущения Горемыкина. Всё валить на него.
– То мы говорили: Думу нельзя собрать с Горемыкиным, а теперь соглашаемся?
– Серьёзный разговор с Горемыкиным наступит только после войны. Набраться терпения и ждать.
– Нет, нельзя допустить, чтоб Горемыкин заключал мир.
– Если состоится полная победа над Германией – тогда уже не воскресим злобу против Горемыкина.
– Бить в набат: совет министров – единственная в стране непатриотическая группа!
Шульгин: Всю пьесу так и располагать: пока не разгонят – побольше сказать!
Но – ни к чему не годная неповоротливая власть опять сманеврировала быстрее Блока. В середине января, за три недели до Думы, был снят, уведен от удара закланный древний Горемыкин. И – кто же вместо? Николай П как будто нарочно сочинял фарс. При высшем напряжении всемирной войны и клокотании русского общества – кого же из одарённого своего народа, кого же из 170-миллионной России, по какому клоунскому признаку избрал он премьер-министром? Старательного службиста из департамента общих дел, прирождённого заведующего церемониальной частью, гофмейстера Высочайшего Двора, ещё и с немецкой фамилией, – Штюрмера. (Вполне он был честный, да даже и деловой, только со слишком средними способностями, – а главное, уши императора не различали издевательского звучания). Две горемыкинских далеко разведенных бороды сменились на одну гладкую длинную швабру, будто приклеенную, как у рождественского деда. И если прежний гадкий Горемыкин всё хотел править сам, без Думы, то новый всероссийский церемониймейстер не только не возражал против длительных её сессий, но он с Прогрессивным блоком ладить хотел, он пригласил Думу – на раут!
Ошеломлённое бюро совещалось тайно:
Шидловский: Отчего бы на раут не пойти?
Милюков: Ни в коем случае, продешевим.
Ефремов: Выжидательной позиции занять нельзя: правительство почувствует себя уверенней. Сразу же сказать: правительству не верим!
Маклаков: Как же это: в первый день – и уже правительству не верим? Это будет предвзято.
388 
