471 
Вполне как скачка на коне, как сабельная рубка: дух захватывает, земли не чуешь – несёт! несёт! – и машет сама рука.
Во вторник было брошено с этой трибуны ужасное обвинение правительству, – а что вы делали в среду? В тех же Особых Совещаниях с представителями того же правительства обсуждали те же вопросы, что и до вторника, Я хочу обратить ваш негодующий взор в неожиданную для вас сторону. Если Вильгельм имеет союзников среди нашего правительства, то и правительство имеет своих союзников – внутри нас: это – наше бездействие, безволие, нерешительность. Правительство сильно исключительно нашей слабостью! Не из нашей ли среды раздался год назад лозунг: “не перепрягать лошадей при переправе через реку”?
Лихой терец готов и в горной реке их перепрячь.
Не из нашей ли среды вышел эффектный, но ложный аргумент о преступном шофёре, направляющем в пропасть мотор, где сидит наша родина-мать?
Отличник Маклаков даёт себе мало труда улыбнуться, снисходительно к напористому казаку.
Не нами ли проведен нелепейший мясопустный закон, когда все вопросы о свободах лежат в забвении? Господа, неужели вы не видите, что нынешнее правительство – призрак, тень скользящая, что в нашей робости источник его храбрости, и оно тем крепче, чем больше мы упускаем времени? Правительство вполне уверено, что вы дальше горьких слов не пойдёте, а на деле ни в чём ему не откажете. Всё ваше негодование – только истерические вопли, вы отдали управление государственной колесницей, перелезли с облучка в кузов и просыпаетесь только от толчков на ухабах. А страна ждёт от нас дела, дела и дела! Что же нам делать, спросите вы? (Слева: “Поучите!” Справа смех.) Сейчас научим. Я всегда утверждал, что при спокойном рассудительном отношении не бывает безвыходного положения; я всегда утверждал, что из всякого положения может быть найдено по крайней мере три выхода. (Смех). А из нынешнего я вижу даже четыре. (“Ого!” Смех). Я не говорю уже о пятом и шестом, которые сами собой напрашиваются: или нас разогнать или Штюрмера уволить. Первый выход: раз для нас стало ясно, что правительство ведёт государство к позорной гибели, то просить нашего Председателя испросить у Его Величества аудиенцию и представить на благовоззрение… Скажут: неконституционно! Дело ваше, господа. Второй выход вполне конституционный: прекратить всякие отношения с правительством! Объявить бойкот министрам, не приглашать их в Думу.
Родзянко: Член Государственной Думы Караулов, не приглашать министров нельзя, это их право.
Караулов: Их право являться, но не наша обязанность приглашать их.
Родзянко: Прошу вас с замечаниями Председателя не спорить.
Караулов: Слушаю-с. Итак, господа, оставим пока министров в покое. (Смех). Но в нашей власти – отвергнуть в целом весь бюджет на 1917 год! И все законопроекты, которые представлены комиссиями, – к отвержению! (3амысловский: “И уехать домой”). Вы, может быть, домой, а я – на фронт, и буду там полезнее, чем здесь, попусту терять слова.
Родзянко: Я буду вынужден лишить вас слова.
Караулов спешит с главным:
Третий исход, я боюсь вы этим третьим путём и пойдёте: испугавшись разгона Думы, выдадите боярина Милюкова головой боярину Штюрмеру, будете ловить слухи в кулуарах, считать копейки в бюджетной комиссии и охать, что десятки миллиардов проходят вне вашего контроля.
Четвёртый же путь, господа депутаты… Нет, о четвёртом пути я скажу не вам и не здесь. Этим путём пойдёт сама страна, когда потеряет свою последнюю надежду – на вас! (Рукоплескания слева).
Это – с таким значением обещано, что: Караулов, очевидно, с кем-то связан, что-то знает, да и – какие-то нити у него в руках?
А ещё такой в Думе церемониал – отдавать трибуну представителям национальностей в черёд. И сейчас (отчасти – чтоб и охладить немного Думу) Родзянко пропускает: одного – от мусульман, одного – от Курляндии, одного – от ковенских евреев. (Да на еврейском вопросе Думе не охолодиться, а пожалуй наоборот). Однако тот недостаток имеет это равномерное чередование ораторов, что раз в зале сидят и правые, то приходится Думе слушать и их тёмный бред, и по такому же наказному часу. Впрочем, какие уж правые – их всё меньше, они дробятся, расползаются, как будто вырождаются, боясь собственного существования, не в смелости отстаивать его. Вот идёт на трибуну – рослый, тяжёлый, большеголовый, в хомуте крахмального воротника, со вскрученными усами, обильными тёмными кудрями, – да где мы видели его? позвольте? что за рисунок? А-а, в Думе так и зовут его – “Медный Всадник”, и тут, видимо, не случайное сходство: Марков – из рода Нарышкиных, и в каком-то седьмом или десятом колене вынырнул тот же образ! Только походка у него не императора, а как будто попружинивая, без уверенности.
471 
