Особенно,... 
130 
Молчание в банке и на почте. Кошкам на новом месте кормления хорошо и привольно, хоть оно и далеко от виллы. Полагаю, теперь, когда я здесь, на виллу они уже не вернутся.
Пью в ахве мятный чай. Я был здесь раз двадцать, но официанты меня не узнают. Вновь за работу.
СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «G»:
«ПРОВОЗВЕСТИЕ ТРЕТЬЕГО РОЖДЕНИЯ АТУМ-ХАДУ»
Замечание: этот текст явно соотносится с катреном 56 (есть в отрывках «А» и «В»), возможно, подробнее рассказывает о тех же самых событиях:
- Пиры, и танцы до упаду, и излишества
- Не отвлекают ли царя от важных дел?
- Болезней мука, мертвый пес Его Величества,
- Война, усеявшая берег сонмом тел.
Текст: На одиннадцатом году правления Атум-хаду его дворец горел во тьме огнями очередной вакханалии, прекрасной и достойной продолжаться вечность. Над открытым небу главным залом вздымались и опадали на ветру пологи. Свет высоких факелов падал на края пологов так, что алая кровля, казалось, объята была безвредным пламенем. Павлины жарились над колоннами, внутри которых бушевали огни разных цветов. Начертанные на колоннах заклинания должны были облегчить страдания царя, что маялся животом, но вотще. Исходивший от птиц аромат привлек во дворец собак и кошек. Средь них пришла кошка, что была любимицей Атум-хаду, и забралась к нему на колени.
Атум-хаду возлежал на троне и одной рукой гладил кошку. В другой он сжимал длинное копье, тонкое и легкое, такими дрались в поединках только женщины, умиравшие, когда Атум-хаду от них уставал. Он проткнул бок павлина и изверг из плоти его телесные соки. Он проткнул бок связанного военнопленного гиксоса и изверг из плоти его планы гиксосского командования.
Атум-хаду задавал вопросы спокойно, хотя был взбешен и мучим пученьем живота. Лишь брюшная полость и карта порожистого Нила на его бронзовом виске выдавали ярость гнездящихся в царе кобр. Он осыпал тайноведцев от медицины бессчетными наградами — и все равно страдал. Его боль не имела начала и разрешения.
До этой ночи. Явилась сама Маат в раскаленном, как солнечный диск, обличье, и никто во дворце не мог бросить на нее взгляд. Все пали ниц, все, кроме Атум-хаду, свирепого любовника Маат. Атум-хаду поднялся со своего трона, и живот отпустило. Маат заключила царя в нежные объятия, и она заговорила с ним на нежном языке змей, и они с Атум-хаду воспаряли в небеса и беседовали.
Маат говорила: «О Атум-хаду, любимец богов и людей, ты страдаешь, ибо в утробе твоей, что разлагается и клокочет, скрыто твое смертное прошлое, твое первое детство, и любая мысль о нем заставляет тебя вскипать изнутри. Там же, внутри тебя, растет будущее, которое придет, как то предсказал старый царь. Великий сын Атума, конец страны совпадет с концом твоей второй жизни. Приближается твое окончательное рождение. Ты должен очиститься от прошлого».
Маат поцеловала царя и исчезла. Атум-хаду низошел на свой трон; танцоры, повара и жрецы встали. Дворец снова зашумел: акробаты-близнецы чествовали Атума, женщины утихомиривали младенцев, мальчики просили отцов с ними поиграть, старик успокаивал бьющегося в конвульсиях сына, воины пили пиво. Тело пленника привлекло внимание псов Атум-хаду, и кошка, лучший друг царя, стала жадно пить из лужи гиксосской крови, что превратила пол в изменчивую карту. Сие видение нашествия гиксосов даже в смерти своей не ускользнуло от царя.
Воины привели еще одного гиксосского лазутчика. «Атум-хаду желает, чтобы они поняли», — провозгласил царь и приказал хранителю царского зверинца принести молодую змею, не имеющую яда. Воины держали мальчика, Атум-хаду схватил нож и проделал в боку его небольшую дыру, сквозь которую видны были кишки, после чего просунул в отверстие змеиный хвост. Он повелел жрецам зашить дыру так, чтобы наружу высовывалась лишь змеиная голова, после чего приказал воинам отвести мальчика туда, где его найдут его люди, и оставить ему много воды и пищи. «Его должны найти живым, со знаком Атум-хаду в теле», — сказал Атум-хаду.
Изображение: Отдельные части обширного и изумительного рисунка, покрывающего всю стену от пола до потолка справа от входа во Вторую Пустую Камеру, заслуживают безотлагательных славословий. Как и повсюду, блестяще воспроизведены животные (жарящийся павлин, мурлычущая кошка), а предметы обстановки дворца, убранного, без сомнения, богато, но не безвкусно, наводят на мысли о застольных усладах и постельных утехах. Дворцовые сцены кичатся яйцеобразными кувшинами, лотусообразными чашами, алебастровыми кубками, леопардовыми шкурами, одрами и колесницами, прозрачными женскими одеждами, царской юбкой, его покрытым изысканными узорами оружием, его же великолепным троном со спинкой, коя украшена подобием золотого барельефа: на нем царь изображен львом, топчущим крошечных врагов.
130 
