216 
А в кабинете Родзянки собрался как бы не совет старейшин, но опять бюро Прогрессивного блока? – только с добавлением Чхеидзе и Керенского. Потому что лидеры правых фракций тотчас по оглашении указа о роспуске – ушли и не появлялись.
Итак, уже прозаседавшее впустую бюро Блока – должно было всё же что-то придумать? Вся душа противилась подчиниться бесцеремонному царскому указу. А не подчиниться – значило самим начать революцию? Но и перерыв Думы – это же тоже революция?
Сидели как над развалинами: всё сметено, вся долгая осада и потом атака, устроенная Блоком. На улицах стреляли, убивали, носили красные флаги – и в такой момент не стало ни Думы, ни Блока!
Вторая главная тут фигура, Милюков, не мог скрыть неуверенности, в обстановке слишком неожиданной не знал, как угадать. Он так боялся ошибиться, что лучше бы пока не действовать никак.
Ну, хорошо: они вынуждены были согласиться не функционировать как Дума. Но хотя бы всё-таки условиться: не разъезжаться по всей России? Остаться всем в Петрограде, в возможности для встреч и соединений?
Кроме вьющегося в кресле Керенского и благообразно сияющего Чхеидзе (дожил до великого праздника, и ему удивительно, что не радуются остальные) – все старейшины были растеряны. Но и надо же было что-то делать с думской массой, там гуляющей и ждущей. Нельзя было и никакого решения принять окончательно, не собравши их всех. Но и – собирать их всех, войти в зал всем по звонку, как всегда, – было бы открытое неповиновение государевой воле, уже бунт!
Керенский так и предлагал: звонок, и всем в зал!
Но Родзянко – знал государственные законы, у него не вырвешь.
Но тогда – совсем безвыходно!
А в Екатерининском зале – думцы всё ходили, ходили, возбуждённые, и с новыми вестями, куда ещё по городу распространился военный мятеж.
А сюда – не катилось! А здесь, вокруг Таврического, всё так же было угнетающе спокойно, только выстрелы издалека, и всё дальше.
Потрясённый Шингарёв держался двумя руками за голову и изумлялся своим нутряным голосом:
– Да что ж это делается?… Такие вещи… Такие вещи во время войны могут устраивать только немцы!… Кто ж их подстрекнул?… Кто ими руководит?… И что же смотрит правительство?!
Много месяцев, ругая правительство, они только злорадствовали, что оно ни с чем не справляется, и желали ему ещё хуже не справляться, совсем обанкротиться. Но сегодня, когда начался бунт, хаос, разграб оружия, освобождение уголовников, – лидеры Блока, да каждый думец, уже как простые граждане страны могли бы ожидать от этого правительства ну хоть какой-нибудь минимальной твёрдости, ну хоть какой-нибудь попытки навести порядок? Но удивительное это правительство как раз вот в этот день, как раз вот в эту страшную минуту и не подавало ни малейших признаков жизни!
Было так, как с детьми, которые толкали-толкали бы шкаф, считая его незыблемым, – а он бы вдруг опрокинулся, да со всей посудой.
А они ведь позаправдошнему – никогда не переворачивали! Они только в мечтах носили и в кликах призывали, чтобы само перевернулось, – а они не переворачивали.
Вдруг прибежали, перепугали, что на Думу движется 30-тысячная толпа!
Толпа – да ещё 30-тысячная??! Жутко такое чудище и представить. И – зачем бы шли они на Думу, если не громить её?
Тут прибежали новые свидетели и объявили, сами только что слышали: в мятежной толпе разное кричат, но кричат и так: покончить с Думой! В Думе, мол, цензовые элементы – так перебить их теперь же!
Цензовые… Мурашки по спинам. Да, кроме крестьян, хоть и правых, да ещё рабочих нескольких, они, остальные тут, хоть и левые, – были почти все ведь цензовые, то есть состоятельные, то есть, конечно, с личным достатком.
Очень становилось неуютно в угрозно-затихшей Думе.
И только носился-вился Керенский: когда же придут? когда же? Под грозным дыханием народного бунта вся Государственная Дума обратилась в толпу неумелых, чуть не в овечье стадо, – и только у Керенского обострились все окончания нервов, утысячерились способности различать: не бояться этой толпы – но жаждать! Грядёт в ней новая слава Таврического дворца!
Он жадно вдыхал этот воздух восстания! Пришёл его лучший и высший час!
Утренние его усилия помогли: там криками какой-то клок толпы вразумили и повернули к Думе. Но как ни метался он между окнами – не увидел сам подхода, и посыльные его опоздали донести – и примчались в Екатерининский зал смертельно испуганные думские приставы: что толпа – пришла!!! она – уже в сквере, уже перед крыльцом, и нет сил удерживать её, сейчас ворвётся во дворец!
216 
