325 
Приложить силы батальона не поздно будет и завтра, конфликт продолжится, – хотя! силы правительства будут подкреплены извне – и сойдётся ли ещё такой драматический, такой декабристский, такой неповторимый удобный момент?
И вдруг – в комнату вошёл – в гвардейском морском мундире, с аксельбантами генерал-адъютанта, с золотыми царскими вензелями на погонах, с тремя крестами, нашейным и грудными, бледный – великий князь Кирилл Владимирович!
Как кстати! Офицеры все поднялись и стянулись к нему. Вот от кого узнать и с кем посоветоваться! Контр-адмирал, командир гвардейского экипажа, видная фигура династии, старший сын второго колена, в случае сотрясений возможный кандидат на престол! И – многое знает. И – что он думает?
Но Кирилл не спешил ни приободрять, ни обескураживать преображенцев. Он стоял вытянутый, смотрел со своим значительным надменным видом (а если вглядеться и понять – так и неуверенным) – и слушал от них, как от подчинённых, соображения. Всё лицо его было чисто брито, только густые короткие усы.
Капитан Приклонский, переглянувшись с другими, решился сказать:
– Ваше Императорское Высочество! Мы считали бы нечестным разговаривать с вами, не заявив, что мы – на стороне Государственной Думы.
Кирилл – не вздрогнул. Поднял брови, но не с гневом. Поискал слов. И вдруг протянул капитану руку:
– Господа. Я благодарю вас за откровенность. Сердцем – я понимаю ваши сердечные чувства. – Глаза его были холодные, а слова предназначены выразить сильные эмоции: – Мы просили, мы молили, но это ни к чему не привело.
Все стояли, замерев от ужаса: дальше! дальше! Вот сейчас великий князь объявит себя их вождём – и поведёт!!
А он стоял всё такой же холодно-прямой, даже при самых крайних последних словах:
– До чего они довели Россию!
Приложил руку к козырьку, чётко повернулся – и к выходу. Два-три офицера поспешили проводить его к гардеробу.
Не обещал прямо союза и помощи, не сказал определённо – но как подбодрил преображенцев! Если так рассуждает великий князь – то до чего же дошло?
И отчего же преображенцам не открыться и дальше – ещё, прямо! Да отчего же сама Государственная Дума так и не узнала об их сегодняшнем высоком революционном настроении?!
Тут порывисто вмешался подпоручик Нелидов:
– Господа! Вот это как раз не поздно исправить! Все члены Думы сейчас на месте. Телефоны работают. Мой дядя Шидловский – председатель бюро Прогрессивного блока. Если только, господа, вы меня уполномочиваете – я сейчас же ему звоню и официально от имени батальона объявляю Преображенскую поддержку Государственной Думе! – Он волновался, все возможности упущенного утра как будто вставали вновь. – Если только дядя сейчас там – он узнает мой голос и поверит.
Шумно вскричали, как за столом после удачного тоста. Очень понравилось всем!
Это и было единодушное одобрение. Гурьбой пошли к телефону. Упёртых биллиардистов нечего было, конечно, и спрашивать. Столовая была уже пуста. Полковника Аргутинского-Долгорукова не было все часы. Но капитаны Приклонский, Скрипицын, но батальонный адъютант Макшеев – все тут, и согласны.
Довольно быстро барышня соединила: удивительно, что телефон служил, несмотря на все уличные события.
На том конце взял трубку один, передал другому, а третий был уже и сам Шидловский.
– Дядя Серёжа! Дядя! – радостно и даже чрезмерно кричал в трубку Нелидов, но оттого, что и слышно было плоховато. – Ты узнаёшь мой голос? Слушай! – И торжественно: – Я звоню из Преображенского офицерского собрания! Мне поручено объявить, что офицеры и солдаты Преображенского полка постановили предоставить себя в распоряжение Государственной Думы!!
Это само так вымолвилось – не батальон, а полк. И – сам язык ввернул сюда и солдат, без этого бы не звучало.
Да как они уже убедили друг друга – с солдатами-то вопрос решённый.
156
Что же было делать?
Что же делать?
Что делать!
Как скалами стиснут был Родзянко, после того как Беляев сообщил, что Михаил получил от Государя полный отказ.
А окружающие – наседали, советовали, толкали: брать реальную власть в столице.
Милюков для этого уселся вплотную, со своей неотвязчивостью он бывал как клещ, пока своего не докажет, Родзянко всегда побаивался слишком долгих с ним бесед, боялся уступить черезмерно.
325 
