Последние отзывы

  84  

Носилки опять тряхнуло, и она зажмурилась, сдерживая готовый вырваться крик.

– Эй вы там, поосторожнее!

Он что-то еще говорил, но Эмма уже вновь проваливалась в спасительное оцепенение и мрак. Она цеплялась за это забытье, пряталась в нем, как под плащом, стремясь укрыться от боли и страданий в милосердном бархатном мраке обморока…

Когда она снова открыла глаза, ночную тьму озаряло тихое пламя одинокой свечи. Эмма лежала на широком, покрытом шкурами ложе, перед ее глазами был сводчатый потолок с перекрестьем толстых балок. Стены из грубо тесанного камня были округлены, и девушке в первый миг показалось, что она у себя, в башне Девы Марии. Но в скромной обители сестер-бенедиктинок никогда не водилось таких богатых бронзовых треножников. Такой изысканной резной мебели – ларей, скамеек, покрытых овчинами, удивительно изящных точеных табуретов на скрещенных ножках. И хотя стены оставались голыми, со следами копоти, пол устилали мягкие козьи шкуры, а на выступе стены у окна стоял, поблескивая серебряными боками, кувшин, полный голубых колокольчиков и нарциссов. Эмме еще никогда не доводилось видеть столь роскошного покоя. Она слегка изменила положение тела – и под меховым покрывалом зашуршало сено, дохнув ароматом трав. И в тот же миг Эмма увидела тени людей на стене и вся сжалась в комок, однако в следующее мгновение облегченно перевела дух. Воин несомненно был все тот же юноша-норманн, но рядом с ним на скамье у окна сидела Тетсинда. Чуть дальше, на лавке, лежал ее сын Юдик, видимо спящий, и женщина ласково перебирала его короткие светлые волосы. Она спокойно беседовала с викингом, и слух девушки уловил в ее речи имя «Эмма». Юноша поднял голову, и их взгляды встретились. Он сейчас же поднялся, сделал к ней несколько шагов и остановился, словно колеблясь. Тетсинда бережно сняла с колен голову сына и приблизилась к ложу.

– Хвала Господу, ты пришла в себя!

Она коснулась головы девушки и улыбнулась.

– И жар спал. Вот видите, господин Атли, я же говорила, что после снадобий, которыми я ее поила, ей непременно станет лучше.

Эмма судорожно сглотнула. Горло все еще болело, но не так, как прежде.

– Где я?

– Ты в Сомюре, Птичка. Три дня ты провела в беспамятстве, а потом лихорадка сменилась сном. Ты крепко проспала несколько часов и наконец перестала бредить.

Теперь приблизился и норманн.

– Ты боишься? – спросил он, увидев, как в страхе широко распахнулись глаза девушки. – Я не сделаю тебе ничего плохого.

Но выражение ужаса так и не покинуло ее лица.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Она молчала, и тогда он повернулся и покинул покой. Только после этого Эмма смогла вздохнуть свободно.

Тетсинда хлопотала вокруг нее, поправляя изголовье, поудобнее устраивая девушку и без умолку выкладывая новости. Всех пленных из Гилария привели в Сомюр, вернее в то, что осталось от некогда богатого и большого города, и загнали в угол между церковью и остатками городской стены. Ее же, Эмму, поместили в одну из уцелевших башен. В ее первом ярусе норманны держат награбленное, а здесь, наверху, располагается покой, где господин Атли, брат ярла Ролло, велел устроить ее. Он не так уж и плох этот юноша-язычник. Такого жилья нет, наверное, и у принцесс. А Тетсинде даже удалось уговорить его, чтобы к ней пустили ее сынишку, и теперь мальчик при ней. Их хорошо кормят, и никто им не угрожает, даже позволяют ходить где вздумается.

– Ты хочешь есть? – неожиданно спросила Тетсинда.

К своему удивлению, Эмма почувствовала, что действительно голодна. Однако она отрицательно покачала головой.

– Нет. Я хочу только одного – умереть. Оставь меня, Тетси. Я не буду жить после того, что со мной случилось.

– Глупости, – замахала руками женщина. – Не для того я тебя так выхаживала, чтобы ты теперь уморила себя голодом. Это страшный грех, Птичка. Даже твоя мать не сделала этого, пережив не меньше.

Упоминание о матери заставило болезненно сжаться сердце девушки.

– У нее была я, ей было ради кого жить. А у меня теперь не осталось ни одной близкой души…

Она осеклась, вспомнив о том, что говорила Пипина перед кончиной. Она, Эмма, не была плотью от ее плоти и крови, и графиня из Байе также потеряла все, когда нагрянули норманны. Однако в голове Эммы все еще не укладывалось, что Пипина Анжуйская ей, в сущности, чужая, а у нее где-то должна обретаться родня. «Могущественная родня», – подумала она, вспомнив, из какого она дома. Однако мысль, что в ее жилах течет королевская кровь, все еще казалась ей нелепой. Особенно сейчас, когда она была совершенно растерзана, подверглась насилию, стала последней рабыней норманнов.

  84