Входит героиня-старшеклассница. На голове косички. Ветровка с эмблемой какого-то яхт-клуба, джинсы. Красные кроссовки “Адидас”. В руках — плюшки-печенюшки. Делает шаг в квартиру. Улепетывает. Готанда в трансе. Сидит в постели и остановившимся взглядом смотрит в пространство, где она только что была. Пальцы Кики у него на плечах. В ее голосе досада. “Что происходит?”
Я вышел из кино. И побрел по Сибуя куда глаза глядят.
Начались весенние каникулы, и улица просто кишела школьниками и студентами. Тинэйджеры всех мастей шатались по кинотеатрам, жевали пищевой мусор макдональдсов, тусовались в модных кофейнях, скупая продвинутые журналы типа “Хотдог пресс”, “Поп-ай” или “Олив”, от которых потом сами же не знали как избавиться, и просаживали последнюю мелочь за игральными автоматами. Отовсюду гремела музыка: Стиви Уандер, Холл и Оутс, истерические ритмы пачинко,[27] милитаристские марши из динамиков на рекламных автобусах ультраправых — все это мешалось, спрессовывалось и переплавлялось в одну невразумительную какофонию. Ближе к метро гвалт стоял еще громче: прямо перед станцией закатили предвыборное шоу политики.
Я брел по улице не останавливаясь, а у меня перед глазами все шевелились длинные пальцы Готанды, ласкавшие спину Кики. Постепенно я добрался до Харадзюку, прошагал по Сэндагая мимо бейсбольного стадиона, через кладбище Аояма свернул к музею искусств Нэдзу, миновал кафе “Фигаро” и вновь очутился перед супермаркетом “Кинокуния”. Затем обогнул небоскреб Дзинтан — и вернулся на Сибуя. В общем, прогулялся неплохо, что говорить.[28] Когда я добрел до станции Сибуя, солнце уже зашло. С вершины холма было видно, как навстречу сполохам разгоравшегося неона неслись по улицам бесстрастные клерки в иссиня-черных пальто, все с одинаковой скоростью — точно стая угрюмых тунцов на прожекторы тунцелова.
Дома меня встретил красным огоньком автоответчик. Я зажег в комнате свет, снял пальто, достал из холодильника банку пива, отпил глоток. Потом сел на кровать, дотянулся до телефона и нажал на “play”. Секунд пять кассета проматывалась обратно — потом включилась сама.
— Сколько лет, сколько зим! — произнес Готанда.
18
— Сколько лет, сколько зим! — произнес Готанда. Внятно, с хорошей артикуляцией. Не быстро и не медленно, не громко и не тихо, без напряжения — но и не слишком расслабленно. Идеальный голос. Я мгновенно узнал его. Такой голос трудно забыть, если хоть раз услышал. Как трудно забыть эту ослепительную улыбку, эти белоснежные зубы и тонкую линию носа. Никогда в жизни я не обращал на этот голос особого внимания и специально о нем не задумывался. Но теперь, будто колокольный звон, что расплывается волнами в вечерних сумерках, — этот голос втекал в меня и будил самые сонные закоулки памяти… Чудеса, да и только.
— Сегодня вечером я дома, звони прямо сюда. В любое время — я до утра не сплю! — сказал Готанда и дважды продиктовал свой номер. — Ну, пока! Позвонишь — поболтаем…
Судя по первым цифрам, жил он где-то неподалеку. Я записал номер, снял трубку и позвонил. После шестого гудка включился автоответчик. “Никого нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение”, — сказал механический женский голос. Я сообщил свое имя, телефонный номер и время звонка. Сказал, что сегодня весь вечер дома… Сложная это штука — жить в больших городах! Повесив трубку, я пошел на кухню, достал из холодильника листики сельдерея, сполоснул их, нарезал помельче, залил майонезом — и уже принялся жевать, запивая пивом, когда зазвонил телефон.
— Что делаешь? — спросила Юки.
— Стою посреди кухни, ем сельдерей с майонезом и пиво пью, — ответил я.
— Сочувствую, — сказала она.
— Не стоит, — ответил я. Слишком многое на этом свете нуждается в сочувствии больше, чем я. Просто Юки об этом еще не знала.
— Где ты сейчас? — спросил я.
— Все там же, на Акасака, — сказала она. — Мы сегодня не поедем кататься на машине?
— Извини, но сегодня никак. Сегодня я сижу дома и жду очень важного делового звонка. Как-нибудь в другой раз, хорошо?.. И кстати — насчет вчерашнего разговора. Ты что, действительно видела человека в овечьей шкуре? Расскажи! Ты даже не представляешь, как это важно…
— Как-нибудь в другой раз, хорошо? — передразнила она и с грохотом бросила трубку.
“Черт знает что!” — подумал я. И еще с минуту простоял как истукан, уставившись на трубку в руке.