333 
Стал он тоже, за вязку взявшись, и заговорил голосом скрипло-тёплым:
– Ты, парень, с кем это в Питере балабонил – больно они все бойки да много кричать. Им там, в Питере, жизнь сохранная – а ещё им и восемь часов день подай. А как мы тут дудим – двадцать четыре и под обстрелом? Им паёк выдають, под обстрел идтить не надо, глотки здоровы, – отчего не пошуметь? Нет, пусть они сюды придуть, да в наши окопы сядуть, где мы полторы годы сидим невылазно, а воюем все два с половиной. Пусть они нас тут заменять – а мы б на отдых подались бы, с нас довольно. Со всех бы тылов подсобрать, кто мочен носить оружию, – да в армию их, заместо нас…
Это вызвало сильный одобрительный гул.
И оратор, с видом старого плотника, не крича, а глаза сощуривая:
– В мирное время – что за служба была? Хоть и два года восемь месяцев, а помаршировали молодцы-удальцы, да побегали на полигоне с винтовкой, вот и уся старания. С такой службы ворочаешься домой – задница жиром зашлась. А ноне служба – чо? Смертоубийство. Теперь если домой калеченный воротится – дак уже счастье, обнимают!
Ярослав поглядывал, искал, кого видел в спину, кого сбоку, – своих ротных никого не нашёл, а полковые были.
– А всё ж дозвольте в постепенность дойти последственно, с разумением, – вёл своё непростецкий оратор. – Если нам своим офицерам не верить, – нас и вовсе тогда пули посекут, мы тут будем кидаться как бараны в загоне. А что ж, офицеры – не с нами зараз погибают? Не так же кровь у них льётся? Только надоть им осознать неправоту того, что промеж нас состояло. Кажная личность, бросившая презрение, не сознавает, что под формой находится строевой солдат. Эт всё должно отступить на старый план, а дать место правде. Пусть заручаются любовью солдата, не отталкивают его, если хочут идти с нами рука в руку. И таких офицеров немало, братцы. И мы в обхватку примем все их добрые чувствия к нам.
Боже мой, что за милый солдат! Что за голос у него приятный. Ведь вот же, вот он, народ, только надо было уста ему разомкнуть – и видно теперь, как можем мы обняться дружески, всю эту ложную злобу отбросив. Как верно говорит: «дать место правде между нами»! Защекотало, засжалось в горле у Ярика, – и благодарность к этому солдату, и к Качкину, и к другим хорошим – отвалила от его сердца пережитое оскорбление. Терпеливо, терпеливо надо искать открытого общения.
И из толпы не кричали тому солдату против – вот и с ним толпа была согласна, добрый знак.
Пока так волновался, пропустил Ярик у солдата дальше, а к концу услышал:
– Ежели англичанам да французам есть антирес – пусть они и наступают. А нам-то чего по чужим странам сохнуть, по чужой земле? Тая земля нам никогда не сгодится. Так что – обороняться будем, разумительно. А наступать – отказываем! Мы то ж носами не чмыхаем, не! Так и немецкий солдат, братцы, он тоже как мы, подневольный мужик.
Галдели одобрительно.
Этот солдат покончил и тихо слезал с возка. Ещё двое потянулись вместо него – но статный унтер с красивыми усами и победно презрительным видом оттолкнул их вниз и заговорил сам. Вязка была ему по пояс, руки на неё – свободно вниз, а стоял он в телеге – стройно, как на лошади б держался.
– Чмыхи вы чмыхи! – сильным голосом разнёс он. – Поджатый хвост и псу не помеха, правильно! Вы на фронт приехали галушки есть, да? Как это так возможно: обороняться, а не наступать? Где это вы такую войну видали? На месте топчась – вы и во сто лет войны не кончите. На чьей земле воюем? На нашей! Так ежели нам горло сдавили – надо сбросить, чтоб можно дышать. Ежели вы хотите врага разбить – так надо на него идти прямо, а не остаиваться, задницу чесать! Стоять на месте – это уже и обороны нет, вас только толканут – вы и посыпетесь. – Молодецки-властно он всё это толпе выговаривал, видно, что привык с солдатами, и видно, что – с правом, что сам – воин первой статьи. – Да не нужны нам ни пол-Германии ни даже-ть один германский город. Но мира без победы тоже-ть не будет, это кто придумал – так дурацкая голова! Этакого русский солдат не мог придумать. Победа нам нужна, чтоб не немцы нам указывали, какой мир, а – мы бы им!
Тут закричали ему истошно-враждебно два-три голоса:
– Верхогляд ты с тонкой кишкой!
– Кати в отхожее, а то запас кудишься!
– Почево залез, ахвицерскую науку нам вговаривать, мы её слыхали!
Унтер не потерял ни осанки, не презрительной гордости, так и смотрел глазами суженными над своими красивыми усами, но перелаиваться не стал – и теперь дал себя отодвинуть тому молодому петушистому подпрапорщику с красным бантом. Этот был безусый – и из молодцов другого рода, заязистого. Одну руку он в боки взял, а другою потрёпывал нервно перед собою к толпе:
333 
