410 
Можно было это понять и так, что правительство защитит Алексеева от травли Совета?… Гучков не сказал прямо. И генерал постеснялся спросить прямо. А так:
– Значит, Ставка в своих действиях может реально учитывать только директивы правительства?
Да, конечно.
И есть надежда, что правительство обеспечит высылку маршевых рот из петроградского гарнизона?
Да. Да.
Пободревший Гучков объяснял имеющее ныне быть соотношение между ними. Английская система: за Ставкой – только техническое выполнение чисто военных задач, а общие директивы – от Временного правительства. Некоторые прежние высшие функции Ставки теперь перейдут к военному министерству. Генерал Алексеев останется в качестве Верховного Главнокомандующего. Лукомского придётся убрать, да и Клембовского оставить только на переходный период.
Не в силах был Алексеев тут спорить, да и не сжился он ни с тем ни с другим. Да не всё ли равно, с кем работать, если делаешь всё сам? По своей постоянной форме работы он и не нуждался ни в ком.
А начальником штаба Верховного предполагается назначить генерала Деникина, отличный боевой генерал, Гучков надеется – Михаил Васильич не будет возражать?
В такой форме и так поздно спрашивали – что ж теперь спорить?… (Отличный боевой генерал? – так и место бы ему на своём корпусе…)
Сахарова – в отставку, после его рыданий над падающим императором, заменим Лечицким.
Но Лечицкий уже отказался принять Западный фронт.
Ну а Румынский, свой, примет.
Да переставлять, переставлять – владело Гучковым неутолимое желание. Командующих армиями из четырнадцати хотел снять чуть ли не пятерых! да командиров корпусов – полтора десятка! да начальников дивизий десятка четыре! И верил, что от этого наступит бодрящее настроение среди воинов.
Сидел штатский хромуля – и рвался пройтись ураганом по командному составу. Как будто есть лучшее соответствие, чем когда человек привык к своему посту и к нему привыкли.
Для постоянной связи предполагается держать при Ставке представителей от военного министра.
Когда бывал такой представитель? Зачем?…
Но выбора не было. Разве Алексеев – условно оставляемый, как быть не назначенный, да при арестах ставочных офицеров, тень на всю Ставку, да яростно атакованный Советом и не защищённый правительством, – разве он был в позиции возражать против этих или даже удвоенных реформ? Он должен был проглатывать и своё унижение, и дикие постановления позорной поливановской комиссии, да ещё узнавая их готовыми из газет.
638
От того, что правительство разрешило Шингарёву готовить хлебную монополию, – бремя его только увеличилось, а колебания не оставили. По всей логике дела, монополию надо было вводить. У прогрессивной русской интеллигенции всегда было убеждение, что государственное регулирование имеет преимущество перед частной инициативой, только в кадетских кругах высказывалось, что бюрократическое государство не сумеет регулировать рационально. Теперь же, когда на Руси возникла свободная государственность, – теперь-то, кажется бы, регулирование и начать! Все воюющие страны так или иначе уже отказывались от свободы торговли. И перед всеми глазами – блистательный образец германского регулирования. Так почему ж отставать России?
Но Шингарёв сердцем ощущал нечто выше логики: хлеб взрастил землепашец, а государство клало руку: всё моё! И хотя это делалось для пользы всех этих же землепашцев, всей этой Руси соединённо – а было содрогновенное чувство роковой черты. Но только другу своей юности, взятому в заместители, да Фроне Андрей Иваныч об этом говорил – никому более в министерстве, ни тем более в правительстве: это был, конечно, реликт сознания, который надо отогнать.
Как отец семьи не может жить и спать спокойно, зная, что семье грозит голод, – так и Шингарёв теперь стал чуть не отцом всей России: за всякий голод в ней отвечал он.
Простой сельский врач, как ни рачительный о крестьянах, – думал ли он когда-нибудь, что станет главным вершителем судеб всей русской деревни? Что окажется тем главным человеком, который должен накормить всю Россию? Финансы, он видел теперь, была придуманная для него отрасль. А министр земледелия – он был, кажется, настоящий, уж по всей душе.
Да он рад был, да он горд был, что это так. И крикнуть хотелось: Милая! Потерпи! Ещё немного потерпи! Ещё немного поднатужься и помоги – вот сейчас! А мы Тебе скоро всё воздадим.
410 
