Особенно,... 
123 
Телевизор повторяет известия получасовой и часовой давности, и поскольку на войне нет серьезных изменений, те же самые корреспонденты выдают те же самые репортажи из Багдада, Вашингтона, Кувейта и откуда угодно еще. «Но в Брюсселе стало ясно одно: разрешения кризиса не видно».
— И не говори, — подтверждает Тед. — Никак не видно. Разрешения этого чертова кризиса нам никак, черт возьми, пока не увидать.
Дзын-дзынь, щелк-щелк, весло.
— Давно вы при стране? Знаете душу этого места?
— Не знаю, но морепродуктам в стране без морского побережья лучше не доверять.
Уинстон кивает, как будто получил ответ, которого ждал.
— Вам надо влезть в шкуру этих людей. Вот что я бы делал на вашем месте. Эту страну требуется объяснить прямо сейчас, прямо в этот чертов момент, тем более, вы сидите в ложе. Хватайте эту нацию. Трясите ее. Рассмотрите к чертовой матери в каждом ракурсе Если будете писать о том, что знаете — и только об этом, — сможете лепить эту страну. Люди будут рассчитывать на нас — лично на вас, Джон, — что мы придадим смысл бессмысленному миру. Что это значит для вас?
— Виноват, а что это значит для меня?
— Из карлика в великана. Помните! Из карлика в великана.
Две пергидрольные шлюшки подсаживаются справа к Теду и на быстром мелодичном венгерском говорят с барменом. Запах духов затапливает все, и Джон благоразумно прячет нос в пустом стакане.
— Я чую в вас много от себя, — говорит Уинстон Джону. — Оставь метку, и большие мальчики придут и позовут Так оно и идет. Возможность.
— Насколько понимают в эмирате Дубай, — говорит молодая женщина на фоне черных железных ворот, обрамленных по бокам пальмами и камерами наблюдения, — остается только ждать. В настоящий момент у нас только догадки, сплошные догадки. Жителям Дубай остается только ждать. Только сидеть и ждать. А дальше? Пока еще об этом слишком рано говорить, но есть опасение, что это продлится не очень долго. Вам слово, Лу.
Бармен осторожно облизывает указательный палец и берется пересчитывать толстую пачку денег, которую ему передали потаскушки, выкладывая отдельные стопки из каждой новой валюты, которая ему попадается, хлопая время от времени по кнопкам маленького калькулятора и неуклюже делая пометки карандашом в левой руке, изредка задавая угрожающе-недоверчивые вопросы. Тед Уинстон страдает от временного одиночества.
Джон оставляет форинты на стойке и поднимается Репор тер жмет ему руку, не вставая. Стискивает зубы и несколько раз подряд моргает.
— Такая удача познакомиться с вами, Джим. Завтра позвоните мне сюда. Я здесь пробуду неделю.
Еще слишком рано возвращаться к жене и ребенку, и Джон оказывается у знакомого рояля. Он говорит с Надей почти бессвязно, прыгая по волнам скользких синапсов: злополучная помолвка его невыносимого брата, подруга-художница, которая слишком много работает, напыщенный пьянчуга-журналист, вечные Эмилические загадки, помощь, которой просит от него Чарлз, а он не уверен, что хочет…
— Имре Хорват? — перебивает Надя рассказ о смутных колебательных колебаниях насчет Чарлзовой затеи. — Правда? Твой друг делает бизнес с Имре Хорватом? Я знала кое-какого Имре Хорвата Он был изрядный плут, сказала бы я.
Они сравнивают Имре Хорватов и стараются, без особого успеха, прийти к какому-нибудь выводу. Оказывается невозможным хоть с какой определенностью соединить или разделить двух Хорватов. Надя не помнит, чтобы ее Хорват был как-то связан с издательствами, но в те дни каждый старался удержаться на любой работе, так что она никак не стала бы исключать и такую возможность. Играя для почти пустого клуба, Надя описывает мужчину, которого знала сорок с лишним лет назад, мужчину, который сделал ее кузине живот, изрядный был повеса, но притом в чем-то немного клоун. Одно время зарабатывал на жизнь, показывая трюки и волшебные фокусы на детских праздниках, бывало, выступал на улице за мелочь, когда надо, мог даже сносно спеть и станцевать. Кто-то говорил ей, хотя это было много-много лет назад, что он стал порнографом и открыл магазин в Бонне. Монументальная фигура? Точно не про того, кого она знала. Тюрьма и пытки у коммунистов? Такого она не помнит, но в те дни это вряд ли могло быть особой приметой. Щегольски одет? Нет, тот был как все, вещи носил подолгу, наследовал, клал заплаты, всю войну, и после войны, и в годы социалистического дефицита.
123 
