XIV

— Мистер Хорват уже присоединится к нам. Он извиняется за задержку, но просить, чтобы мы начинали наш кофе сейчас.

Кристина Тольди садится напротив Чарлза Габора за длинный светлого дерева стол в комнате переговоров венского офиса издательства «Хорват Ферлаг» и наливает угольно-черное в белую кость венгерского фарфора. Переговорная с широким смотровым окном в огромный зал — где бесшумно вращаются типографские машины, где голубые цилиндры на рогах оранжевых погрузчиков, — украшена фотографиями, картинами и стихами в рамочках, относящимися к венгерской истории, и гравюрами, изображающими эволюцию печатного дела. Чарлз с рассеянным вниманием скользит взглядом по немецким и венгерским подписям: нам герои прессов и чернил/И с силою пули летит к нам; Матьяш принимает Берлинский мир; Гутенберг печатает… Кошут ведет…; Печатный пресс ок. 16…; Имре Надь держится, несмотря на…; Печатный пресс ок. 17…; «Банкбан»^[55] и; Печатный пресс ок. 18…; карты Будапешта и Венгрии 1490, 1606, 1848, 1914, 1920, 1945, 1990 годов.

У Кристины Тольди на шее висят очки на тонкой золотой цепочке, а черно-белые волосы так туго стянуты на затылке в косу, что надо лбом можно сосчитать каждый волосок и увидеть, как он выходит из луковицы. Пока они пьют кофе, Чарлз некоторое время считает. Кристина пьет молча, опустив глаза, и Чарлзу ее немного жаль. Вот она сидит — ей велено ублажить человека-с-деньгами, — не понимая, что его только смешит или злит все, что бы она ни делала; не понимая, что не имеет абсолютно никакого значения, как она поступит, ибо он высидел довольно таких неловких кофе за месяцы работы в венчурной компании, довольно выслушивал хитрых, веселых или заикающихся секретарей вроде Кристины Тольди, которые делали свое дело посредством этих увертюр и ни разу не преуспели. Ему хочется, чтобы она скорее прекратила перед ним заливаться и явился в свой черед сам босс в шквале бумаг и прихлебателей, и они смогли бы минуту или две поговорить, как раз чтобы Чарлз успел заметить уязвимое место, понять, отчего вся эта компания фуфло (а ничем другим она не может быть, если заправляют венгры, даже венгры в Австрии), и спокойно отправиться за счет компании на уикэнд в Иннсбрук, прежде чем воротиться в Будапешт и в понедельник доложить вице-президенту, что очередная банда ленивых мадьяр хочет миллиард долларов, или шапку-невидимку, или ядерную субмарину в обмен на 33 процента каких-то гравюр по венгерской истории и большого зала несомненно устаревших типографских машин.

— Он великий человек, мистер Габор. Вы не можете вообразить, против чего ему надо было держаться и чего несмотря на это достичь. Это сильно замечательно.

Она говорит по-английски криво (хотя Чарлз предлагал венгерский или немецкий) — и с ужасной серьезностью, как будто в первый раз находит слова, точно выражающие то, что она лично видела и во что поверила. Чарлз потешается над ней, не дрогнув ни мускулом, не издавая ни звука — умение, которым он очень гордится.

— Моему отцу он спас жизнь, мистер Габор, — ничего не замечая, важно продолжает Кристина. — Отец работал у мистера Хорвата в Венгрии. Однажды пришел день, когда…

Здорово. Воспоминания. Чарлзу кажется, он уже слышал эту историю, но с другими действующими лицами. Кто-то там спас кого-то там от какой-то там ужасной беды, но ценой страшной личной жертвы и многих лет тех или иных страданий, но не жалеет, поскольку что угодно…. Может, это кино такое было? Так знакомо… Ах да — вечная родительская байка: один из дальних родственников Чарлза сделал что-то похожее, и, господи, да можешь ли ты представить, Карой, какая дилемма, самопожертвование, храбрость, и прочая и прочая.

Чтобы убить время, Чарлз затевает сам с собой игру: делать уместные по ходу рассказа Тольди мины, не ухватывая ни слова из того, что она говорит. Дабы гарантировать, что не сжульничает и, строя сочувственную мину, не опирается на ее слова, Чарлз повторяет про себя немецкие фразы для случайного флирта, которые могут пригодиться в эти выходные в Иннсбруке. Время от времени ее резкий голос неизбежно прорывает Чарлзову защитную сосредоточенность. Тогда, и только тогда он может позволить себе английский костыль в своей молчаливой репетиции обольщения, но ровно настолько, насколько необходимо, чтобы отбросить Кристину назад в нечленораздельность:

  89