102 
— Еще он говорит, что ты наследник российской короны — Угомонись и делай, что я тебе сказал.
Дейзи подавила вздох. Боже, как с ним сложно! Достаточно одного объяснения в любви, чтобы он бросился в атаку Трудно сохранять достоинство, стоя в одном белье под его пристальным взглядом, но придется. Не стоит больше добиваться ответов на мучившие ее вопросы.
Он насмешливо взглянул на жену:
— Когда будешь снимать с меня джинсы, встань на колени.
Каков подонок!
Его губы вытянулись в узкую полоску.
— Давай!
Дейзи сделала три глубоких вдоха. Она не ожидала, что он поступит с ней так по-свински. Удивительно, к чему приводит человека обыкновенный страх Он хочет, чтобы она бросила ему в лицо свое объяснение в любви, отказавшись от него. Сколько тигров можно усмирить за один день?
Глядя на надменно прищуренные глаза и раздувшиеся ноздри, Дейзи вдруг ощутила непреодолимую жалость и нежность.
Бедный мой возлюбленный! Он пытается справиться со своим страхом единственным доступным ему способом, и ругать его сейчас за этот страх — значит только усугубить положение. О Алекс, что сделал с тобой твой дядя?
Пристально посмотрев ему в глаза, Дейзи медленно опустилась на колени Перед мужем. Ее охватила волна чувственности, когда она еще раз увидела, как он возбужден. Даже страх не смог уничтожить его влечения к ней.
Алекс упер руки в бока.
— Черт тебя побери! Где твоя гордость?
Она села на пятки и вгляделась в скуластое лицо с резкими морщинами, очерчивающими решительную линию рта.
— Гордость? В моем сердце.
— Ты позволяешь мне унижать тебя!
Она улыбнулась:
— Ты не можешь этого сделать. Унизить себя могу только я сама.
В комнате повисла хрупкая тишина. У Алекса был настолько истерзанный вид, что Дейзи с трудом выносила это зрелище.
Она снова встала на колени и приникла губами к его мускулистому животу Покусывая Алекса, она расстегнула пуговицу и начала расстегивать молнию.
Алекс покрылся гусиной кожей.
— Я совсем тебя не понимаю. — Голос его звучал устало и глухо.
— Нет, понимаешь. Ты не понимаешь себя.
Схватив жену за плечи, Алекс рывком поставил ее на ноги.
Глаза его потемнели от невысказанной муки. Дейзи стало не по себе.
— Что мне с тобой делать? — спросил он.
— Может быть, полюбить меня?
Он шумно выдохнул и впился в губы Дейзи страстным поцелуем. Она чувствовала его отчаяние и свое бессилие помочь ему.
Поцелуй захватил обоих и закружил в вихре сумасшедшей страсти.
Она не помнила, разделись ли они сами или раздели друг друга, но спустя несколько мгновений они лежали в постели совершенно обнаженные. Теплая, плотная, почти осязаемая чувственности тугой волной разлилась по ее телу. Алекс целовал ее плечи, грудь, живот. Она развела ноги и не стала противиться, когда он приподнял ее колени.
— Я буду ласкать тебя везде, — глухо проговорил он, дыша на бедро Дейзи.
И он ласкал ее. Боже, как он ее ласкал!
Он не мог любить ее сердцем, но взамен любил всем своим телом, отдавая его с неслыханной щедростью. Страсть переполнила ее существо. Принимая все, что он мог дать, она платила ему сторицей, касаясь его грудью, лаская руками и мягкими теплыми губами.
Когда он наконец приник к ней всем телом, она обняла его ногами и тесно прижалась к нему.
— Да, — прошептала она. — О, да.
Преграды рухнули, и, когда они слились, Дейзи заговорила:
— О да… Так… Глубже… Как я люблю… О да… Вот так..
Она продолжала тихо, нараспев говорить, подогреваемая страстью и инстинктом. Если она замолчит, он попытается забыть, кто она такая, и она превратится в безымянное женское тело — одно из многих. Этого нельзя допустить. Ведь она — Дейзи. Она — его жена.
И она продолжала говорить, тесно прижимаясь к нему и убеждая Алекса в своей неповторимости.
За окном занимался рассвет.
— Это было одухотворенно.
— Ничего одухотворенного, Дейзи. Это был секс.
— Давай снова займемся им.
— Я еду со скоростью семьдесят миль в час, мы не спали и трех часов и все равно опаздываем в Аллентаун.
— Драная тряпка.
— Кого это ты назвала драной тряпкой?
— Тебя.
Он взглянул на жену, ив его глазах заплясали дьявольские искорки.
— Попробуй сказать мне это, когда разденешься.
— Я не стану раздеваться до тех пор, покаты не признаешь, что это было одухотворенно.
— А что, если я признаю это особенным? Вчера было и впрямь нечто особенное.
102 
