Последние отзывы

  140  

Но на отдельных примерах – ни в ту, ни в другую сторону – ничего не строится. А надёжной статистики, и, главное, более дробной, – нет; и вряд ли всплывёт когда-нибудь.

А вот недавно в израильской периодике притекло интересное свидетельство. Когда в начале войны Иона Деген захотел идти добровольцем в комсомольский взвод, то другой еврейский юноша, Шулим Дайн, которого Иона звал с собой, ответил, – «что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за схваткой со стороны, что это не их война, хотя, быть может, именно она принесёт им прозрение и поможет восстановить Израиль. «Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае»^[1080]. И можно охватить, что не один же Дайн так думал, а особенно среди евреев постарше и с большим жизненным опытом. И такое настроение у евреев, особенно тех, что были преданы всевечной идее Израиля, можно вполне понять. Но всё же с недоуменной оговоркой: враг шёл – главный враг евреев, на уничтожение прежде всего евреев, – и как же мог Дайн и сходно мыслящие остаться нейтральными? а русским, мол, так и так защищать свою землю?

Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания», как у Шулима Дайна (потом погибшего под Сталинградом): «сцепились насмерть два фашистских чудовища», и что нам в том участвовать?^[1081]

Да, сталинский режим не лучше гитлеровского. Но для евреев военного времени не могли эти чудовища быть равны! И если бы победило чудовище то – что б тогда, всё-таки, случилось с советскими евреями? Разве эта война не была для евреев и своей кровной, собственной Отечественной: скрестить оружие с самым страшным врагом всей еврейской истории? И те евреи, кто вот так воспринял войну, и ещё те, кто уже не отделял свою судьбу от русской, как Фрейлих, как Лазарев и Файнерман, кто в 1941 мыслил прямо напротив Шулиму Даину, – те и сражались беззаветно.

Упаси меня Бог, чтоб я объяснял позицию Даина какой-то «еврейской трусостью». Самобережливость и осторожность – у евреев сквозь всю историю рассеяния, да, – но той же историей и объясняются. А в Шестидневную и другие войны Израиля – они доказали своё выдающееся военное мужество.

И тогда позицию Даина не понять иначе, как – расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 как объясняющий и один из главных источников антисемитизма: еврей, живущий в стране, принадлежит не только этой стране – и потому его чувства неизбежно двоятся. Евреи «всегда были националистически настроены, но объектом этого национализма было еврейство, а не та страна, в которой евреи жили»^[1082]. Неполная заинтересованность в этой стране. Ведь впереди всегда – для многих неосознанно, а маячит – уже без сомнения свой Израиль.

А в тылу? – Исследователи с несомненностью наблюдают «антисемитизм, обострившийся… во время войны»^[1083]; «Кривая антисемитизма в эти годы вновь резко поднялась вверх, и антисемитские проявления… по своей напряжённости и распространённости далеко оставили позади и антисемитизм второй половины двадцатых годов»^[1084]; «антисемитизм в годы войны вошёл в быт и в глубоком советском тылу»^[1085].

В эвакуации «так называемый бытовой антисемитизм, впавший в летаргию со времени установления в начале 30-х годов сталинской диктатуры, теперь вновь ожил на фоне общей неустроенности, разрухи, других тягот и лишений, порождённых войной»^[1086]. Это относится главным образом к Средней Азии, Узбекистану, Казахстану, «особенно когда сюда хлынули с фронта массы раненых и военных инвалидов»^[1087], а там-то жила и масса эвакуированных евреев, в том числе польских, депортацией «вырванных из традиционной обстановки», вовсе не советско-колхозной. Вот собранные сразу после войны свидетельства евреев, бывших в среднеазиатской эвакуации: «Низкий уровень производительности труда депортированных евреев… служил в глазах местного населения доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы составляет характерную черту евреев»^[1088]. – «Росту [антисемитских] настроений много содействовала активность, которую беженцы из Польши вскоре начали проявлять на товарном рынке»^[1089]: «вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обеспечивает [труд] в качестве рабочих в промышленных предприятиях, колхозах, кооперативах… не спасает их от угрозы голодной смерти. Чтобы выжить, был только один путь – рынок, торговля, „спекуляция“, и так советская реальность „заставляла польских евреев прибегать к рыночным операциям, хотели ли они этого или нет“^[1090]. – «He-еврейское население Ташкента встретило евреев, эвакуированных с Украины, недружелюбно. Раздавались голоса: „Посмотрите-ка на этих евреев. У них у всех много денег“^[1091]. – «В это время наблюдались также случаи оскорблений евреев, угроз, выбрасывания евреев из хлебных очередей»^[1092]. – «Другая группа русских евреев, принадлежавшая главным образом к бюрократии и располагавшая значительными денежными средствами, вызывала враждебность местного населения за вздувание цен на вольном рынке, которые и без того были очень высоки»^[1093].

  140