Особенно,... 
63 
– Седых-Седых, – непонятно сказала Королева.
– Что? – переспросил Федор.
– Помнишь «Лолиту»?
– Знаю, что Набоков, но не читал, – честно признался он.
– Был там такой. Гумберт Гумберт. У них тоже все плохо кончилось.
– Да что ты завелась? – не выдержал Седых. – У меня в первый раз такое. И в последний. Мы по два раза не женимся.
– А мы – не знаю, – без улыбки сказала Ольга. – Может, по два. А может, по двадцать.
– Слушай, Ольга! Я же не дурак. И не мальчик.
– Знаю, – неожиданно с обидой сказала Королева. – Видела ваши прогулки с Сидневой!
– Уже давно не гуляли, – смутился Федор. – И не будем больше.
– А она тебя любит!
– А я ее – нет!
– Феденька, Феденька, и зачем ты только появился? – будто что-то вспомнив, снова расстроилась Оля.
– Сейчас я тебе все объясню, – сказал Федор. – Я все про тебя знаю. Меня все устраивает. То есть нет, не устраивает… – поправился он, но запутался в определениях и начал заново: – Короче, теперь все будет по-другому. Через год поженимся. А может, и раньше. Я на предков нажму, они у меня молодцы.
– Тебе надо уехать. Срочно, – не слыша его, повторила Оля.
– Хорошо, пусть будет по-твоему. Уедем вместе. – Он развернул ее к себе и обнял по-настоящему. Она прижалась лицом к его груди. Он поднял ее голову, ища губы, но целоваться Королева не захотела. Однако не помешала ему ее раздеть.
– А если узнают? – в последний момент улыбнулась Оля.
– Отсижу и все равно на тебе женюсь! – бесшабашно ответил Федор.
Так хорошо, как после этого, ему не было никогда. Даже во время этого.
Пронизывало ощущение того, что он добился самого главного в своей жизни. А то, что за это главное пришлось повоевать, только усиливало его значимость.
И еще: человек, добравшийся до главной цели, уже проделал свой путь. А Федор достиг цели, но весь путь, пьянящий и манящий, был впереди.
Короче, это были лучшие минуты его жизни.
И он не думал, что они так быстро закончатся.
Потому что Оля, убрав следы произошедшей бури, тронула его за локоть (она почему-то всегда касалась его локтя) и спокойно сказала:
– А теперь уезжай. Завтра же утром. – Сказала спокойно и уверенно.
– Ты что говоришь? – чуть не закричал Федор, но вовремя осекся: хоть «газон» гудел громко, однако лучше бы им лишнего внимания не привлекать.
– Что слышал, Феденька, – мягко, но непреклонно сказала Королева.
– После всего, что случилось?
– Именно после этого, – подтвердила она.
– Никуда я не поеду! – уже не скрываясь, заорал он.
– Не ори. И не спорь. Поедешь.
– Почему ты так уверена?
– Потому что иначе я скажу, что ты меня изнасиловал. Сам рассказывал Ангелу про ДНК.
– Ты с ума сошла, – простонал Федор.
– Это ты с ума сошел, – сказала она и провела рукой по его волосам. – Все закончилось. Ты завтра уедешь.
– И ты всерьез на меня донесешь?
– Если не поедешь – да.
До Федора вдруг дошло.
– Значит, сделка с Ангелом состоялась?
– Считай так, – усмехнулась Оля.
– Но ты же после этого… – Федор остановился, подбирая слова.
– Именно так, Феденька, – согласилась Королева. Глаза ее теперь были абсолютно сухими.
…Толмачев перечитывал письмо из стройотряда и недоверчиво смотрел на своего вожатого.
– Может, все-таки без тебя обойдутся? – переспросил он. – Смотри, как все удачно складывается. Да и осталось меньше месяца.
– И я про то же. Тут обойдетесь без меня, а там как раз коровник сложим.
– Ну ладно, Федор. Это твое решение. Зарплату выдадим на следующей неделе.
– Осенью, – равнодушно поправил Федор. – Самолет завтра, я узнавал.
– Ну что ж. Не поминай лихом? – полуспросил Толмачев.
– Не буду, – пообещал Седых.
– В следующем году приедешь?
– Посмотрим, – уклончиво ответил Федор.
С детьми он прощаться не стал. Вышел через заднюю калитку.
14
Слава богу, почти не было комаров.
А работал Федор как бешеный. Кирпичи снились ему даже в те пять часов, которые графиком отводились на сон.
– Что-то ты, паря, не в себе, – покачал головой их бригадир, пожилой крепкий мужик, полурусский-полубурят. – Так нельзя. Уморишь себя. – Он сидел по привычке на корточках, смоля папиросу во время короткого перекура. Они знали друг друга три года и привыкли друг другу доверять.
– Это было бы неплохо, – улыбнулся Седых.
– Умирать всегда плохо, – строго сказал бригадир, наморщив выдубленный солнцем лоб. Его и без того узкие глаза превратились в две сурово поблескивавшие щелки. Он знал, о чем говорил: выжить семнадцать лет в лагерях и остаться при этом человеком может не всякий.
63 
