167 
Оксана.
Давно это было, будто триста лет назад. Когда съездил в Валки по заданию жида Юдки, передал что велено и вернулся – все в той же пелене, чародеем наведенной. Когда кинулся к Оксане своей ненаглядной, теперь уже точно своей, сосватанной, без пяти минут жене. К Оксане, предательством выкупленной.
Только и помнит, что гарью пахло, будто под окошком мусор жгли. Оксана улыбалась, как кукла тряпичная. Еще хлопцы ржали, будто кони. Желтые зубы скалили. Черные брови, карие очи, пышные груди… А больше не помнится ничего.
А грудь у сотниковой маленькая и горячая, как печь, какое там «холодно»!
Жарко.
Тепло.
Тепло и спокойно, и страшно и уютно, как разогретой земле в половодье.
О Господи… бывает же такое!..
Не думается. Не вспоминается.
Пытка.
* * *
Перед рассветом он с трудом поднялся, разминая затекшие мышцы. Надо было отойти по нужде; Ярина Логиновна тоже проснулась, но подниматься не стала. Лежала, свернувшись калачиком, не открывая глаз.
Гринь вернулся. Лег теперь уже в сторонке. От утренней сырости пробирал озноб. А может, и не только от сырости. Страх? Стыд?
Поднялся, раздул угли, подбросил хворосту в остывший костер. Занялось ровно и весело, чумак погрелся, потом снова лег.
Сотникова выждала время и поднялась тоже. Подобрала свою палку; Гринь сделал вид, что спит. Все равно Ярина не примет помощи, хотя ходить с костылем по оврагу и неудобно, и опасно. Чего ходить-то, присела бы у костра в двух шагах, но нет – побрела куда-то в сторону, поковыляла…
– Ай! Ай-яй!
Гриня бросило в пот. Сразу вспомнилось озерное страшило, и те рожи, что корчили поселяне, и…
– Ярина!
Тишина. Внизу, вдоль оврага, шорох – будто удаляется по хрустким листьям толстая поворотливая змея.
– Ярина… Логиновна!
В темноте он едва не сшиб ее с ног.
– Тихо, чумак. Вот… на земле лежит.
Гринь наклонился пощупать – и еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Палец натолкнулся на шип – хорошо, щупал осторожно, а то и вовсе руку нанизал бы.
– Один удрал, а этот… свернулся. Еж это, чумак… а я думала – чорт!
Плечо сотниковой вздрагивало. Волной накатила нежность – обнять, удержать, привлечь. Гринь через силу удержался – а вдруг оттолкнет?
Глаза тем временем привыкли к темноте. В палой листве лежал клубок размером с тыкву, не приведи Господь наскочить на такое босиком!..
– Давай, – сотникова начальственно толкнула ежа своей палкой. Еж едва не скатился вслед за товарищем, – но палка не позволила. Гринь на ощупь вернулся к костру, подобрал рогатину, вдвоем с Яриной они выкатили ежа на светлое место.
– Чумак… да он ведь железный!
Тускло поблескивал металл на растопыренных иглах. Ни дать ни взять, ножи. Стилеты.
– Надергать да снести к кузнецу, – кровожадно предложила Ярина. – Пусть шаблю выкует. А был бы такой здоровый еж – подумай, чумак! – так и кузнеца не надо. Выдернули бы по иголке… Пан Рио рассказывал… Да, пан Рио! Что в их краях водятся железные ежи ростом с лошадь!
Говорила, говорила, говорила. Избегала смотреть на Гриня; кстати подвернулся ежик, и переполох случился вовремя. Может быть, гоноровой сотниковой удастся убедить себя, что ничего между ними и не было. Приснилось, привиделось…
– С лошадь, говорите? – бормотал он, не особо задумываясь. – Вот чудище!
Девушка содрогнулась. Пальцы ее больно сжались на Гриневом плече.
Он обернулся вслед за ее взглядом.
Из темноты смотрели глаза. Зеленые, горящие; выше, чем волчьи, но много ниже человеческого роста. Мигнули. Еще…
– Отче наш, – хрипло сказал Гринь. – Иже еси…
Глаза мигнули снова.
– Чего тебе? – грубо спросила Ярина, обращаясь к мороку. – Хлеба? Иди своей дорогой! Нет у нас ничего!
Зеленый блеск. Гринь понял, что попеременно крестит себя и морок, но мороку от этого ничего не делается – как зыркал, так и зыркает.
– Иди, иди, – повторила Ярина совсем спокойно, даже чуть сварливо. – Сейчас вот пистолю достану… добрая у меня… пистоля…
То ли морок не поверил вранью, то ли не боялся пистолей.
– Да сгинь, проклятущее! – завизжала Ярина так, что у Гриня уши заложило.
И запустила в темноту своей палкой.
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Мне снится батька. Он прилетает. Он золотая пчелка, он меня не укусит.
Я говорю ему: батька, забери меня к себе.
Тонкие пленочки дрожат. Я протягиваю руку и достаю что-то. Не знаю, что это такое. Бросаю. Оно горит. Оно жжется. Я убегаю.
167 
