48 
Такая вот типическая картинка.
Когда туристы галопом несутся по Риму и им показывают циклопическую, прекрасно сохранившуюся постройку бывшего мавзолея Адриана, то они видят огромную красно-серую круглую громаду из камня, сверху которой стоит какое-то строение, а еще сверху – какая-то загогулина.
– Приятно, что слово «загогулина» ты применил к статуе архангела Михаила, который убирает меч в ножны, – рассмеялся Алексей.
– Слово не мое, как ты знаешь, – парировал я. – Но издалека все это именно так и выглядит.
Однако это только часть туристического обмана.
Люди смотрят на эту громаду и думают, что где-то там, в каких-то залах, а может и в катакомбах, стройными рядами лежат императоры. И рождается тоскливая мысль – как все это величественно и серо.
Тем не менее, каждый слепец имеет право на прозрение.
Так вот, мне показали, каким именно придумал Адриан этот мавзолей. Оказывается, что круглая громада – это была только подставка под настоящий живой гигантский кипарисовый парк, который располагался сверху.
И именно там, в этих райских кущах, видимых с любой точки древнего Рима, и были захоронения.
То есть, перед вами фрагмент Рая, но на земле, в центре города.
Почему это важно?
Потому что циклопические постройки рождало иногда честолюбие и математика, как, например, пирамиды.
Или техническая необходимость, как, например, Александрийский маяк. Или вера, как в случае Собора Святого Петра.
Но мавзолей Адриана – это и то, и другое, и третье, плюс самое важное – эстетическая задача.
Адриана можно считать первым императором-концептуалистом.
И мавзолей для него не случайность.
Тот, кто хочет испытать настоящий шок, поедет в Тиволи, где находится вилла Адриана – еще один комплекс, где каждое здание имеет свой двойной смысл.
И там, перед самой виллой, стоит стена, длинная, высокая и величественная.
Друзья, как-то в проброс, сказали, что Адриан называл ее «Стеной раздумий» – якобы он любил по вечерам ходить вдоль этой стены и предаваться размышлениям.
И я как-то об этом забыл.
Мы обошли всю территорию виллы, полюбовались искусственным озером с сохранившимися изящными скульптурами, прошлись по разрушенным термам, где на полу лежит идеально сохранившаяся цветная кафельная плитка, по которой ходил Адриан, наверное, обернутый в специальную императорскую простыню, усеянную бриллиантами.
Потом мы уважительно осмотрели остатки гигантского длинного здания, где жила прислуга Адриана.
А потом я отстал от друзей, которые уже пошли к выходу.
И тут как раз наступил вечер…
Туристов было мало, и я неожиданно оказался у Стены раздумий, причем совершенно один.
Потом я заметил вдоль стены старую тропинку и как-то автоматически пошел вдоль нее.
Я брел по тропинке в абсолютной тишине. Справа от меня, на расстоянии вытянутой руки, тянулась бесконечная двухтысячелетняя стена. Я не смотрел на нее, но ощущал ее присутствие.
Потом я понял, что она помогает мне собраться с мыслями.
Она как будто отсекала от меня всю суету, она вселяла покой своей мощью.
Своим однообразием, неброской кладкой и нескончаемой длиной она предлагала мне сосредоточиться на главном. На том, что для меня наиболее важно.
Я физически ощущал все это.
Это была магия осмысленного проекта Адриана, который, как вечная пружина, работал вот уже третье тысячелетие.
И тут я как будто прозрел, я совершенно точно понял, что все это правда, по поводу Стены раздумий.
Сама вилла стоит на холме, но эта стена не имеет фортификационного смысла – она ниоткуда не идет и никуда не переходит, будто в каком-то фантастическом фильме.
Она просто отделяет тебя от всего остального мира.
Я был потрясен целым шквалом новых ощущений.
Адриан вернул меня в мою юность: туда, в Керчь, на гору Митридат, где я впервые увидел колонны, перевернувшие мою жизнь.
Я шел по той же дорожке, где две тысячи лет назад ходил Адриан. Но, главное, я, наверное, испытывал то же, что и он.
Вертикальная огромная бессмысленная стена предлагала мне, как и ему, только одно – думать.
Станиславский когда-то писал, что театральный спектакль имеет не только сверхзадачу но и «сверхсверхзадачу», и ее он определял как некий комплекс чувств и ощущений, которые автор спектакля хочет родить именно в зрителе.
Стена выполняла эту задачу идеально.
– Если бы Станиславский был знаком с Адрианом, – закончил я свой прочувствованный монолог, – то судьба МХАТа могла сложиться несколько иначе…
48 
