114 
– Это всегда так. Ну, да по крайней мере вы достигли желаемого.
– Да, но этот успех огорчает меня. Стало быть, что же там делается? Зачем же они держали ее?
– Ну, да это лучше не апрофондировать. Так я вас довезу, – сказал адвокат, когда они вышли на крыльцо и прекрасная извозчичья карета, взятая адвокатом, подъехала к крыльцу. – Вам ведь к барону Воробьеву?
Адвокат сказал кучеру, куда ехать, и добрые лошади скоро подвезли Нехлюдова к дому, занимаемому бароном. Барон был дома. В первой комнате был молодой чиновник в вицмундире, с чрезвычайно длинной шеей и выпуклым кадыком и необыкновенно легкой походкой, и две дамы.
– Ваша фамилия? – спросил молодой чиновник с кадыком, необыкновенно легко и грациозно переходя от дам к Нехлюдову.
Нехлюдов назвался.
– Барон говорил про вас. Сейчас!
Молодой чиновник прошел в затворенную дверь и вывел оттуда заплаканную даму в трауре. Дама опускала костлявыми пальцами запутавшийся вуаль, чтобы скрыть слезы.
– Пожалуйте, – обратился молодой чиновник к Нехлюдову, легким шагом подходя к двери кабинета, отворяя ее и останавливаясь в ней.
Войдя в кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным человеком в сюртуке, который сидел в кресле у большого письменного стола и весело смотрел перед собой. Особенно заметное своим красным румянцем среди белых усов и бороды добродушное лицо сложилось в ласковую улыбку при виде Нехлюдова.
– Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, – говорил он, покачивая стриженой седой головой, в то время как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. – Говорите, говорите, я все понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
– Я приготовил прошение, – сказал Нехлюдов, доставая его из кармана. – Но я хотел просить вас, надеялся, что на это дело обратят особое внимание.
– И прекрасно сделали. Я непременно сам доложу, – сказал барон, совсем непохоже выражая сострадание на своем веселом лице. – Очень трогательно. Очевидно, она была ребенок, муж грубо обошелся с нею, это оттолкнуло ее, и потом пришло время, они полюбили… Да, я доложу.
– Граф Иван Михайлович говорил, что он хотел просить императрицу.
Не успел Нехлюдов сказать этих слов, как выражение лица барона изменилось.
– Впрочем, вы подайте прошение в канцелярию, и я сделаю, что могу, – сказал он Нехлюдову.
В это время в комнату вошел молодой чиновник, очевидно щеголявший своей походкой.
– Дама эта просит еще сказать два слова.
– Ну, позовите. Ах, mon cher, сколько тут слез перевидаешь, если бы только можно все их утереть! Делаешь, что можешь.
Дама вошла.
– Я забыла просить о том, чтобы не допустить его отдать дочь, а то он на все…
– Да ведь я сказал, что сделаю.
– Барон, ради Бога, вы спасете мать.
Она схватила его руку и стала целовать.
– Все будет сделано.
Когда дама вышла, Нехлюдов тоже стал откланиваться.
– Сделаем, что можем. Снесемся с министерством юстиции. Они ответят нам, и тогда мы сделаем, что можно.
Нехлюдов вышел и прошел в канцелярию. Опять, как в сенате, он нашел в великолепном помещении великолепных чиновников, чистых, учтивых, корректных от одежды до разговоров, отчетливых и строгих.
«Как их много, как ужасно их много, и какие они сытые, какие у них чистые рубашки, руки, как хорошо начищены у всех сапоги, и кто это все делает? И как им всем хорошо в сравнении не только с острожными, но и с деревенскими», – опять невольно думал Нехлюдов.
XIX
Человек, от которого зависело смягчение участи заключенных в Петербурге, был увешанный орденами, которые он не носил, за исключением белого креста в петличке, заслуженный, но выживший из ума, как говорили про него, старый генерал из немецких баронов. Он служил на Кавказе, где он получил этот особенно лестный для него крест за то, что под его предводительством тогда русскими мужиками, обстриженными и одетыми в мундиры и вооруженными ружьями со штыками, было убито более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи. Потом он служил в Польше, где тоже заставлял русских крестьян совершать много различных преступлений, за что тоже получил ордена и новые украшения на мундир; потом был еще где-то и теперь, уже расслабленным стариком, получил то дававшее ему хорошее помещение, содержание и почет место, на котором он находился в настоящую минуту. Он строго исполнял предписания свыше и особенно дорожил этим исполнением. Приписывая этим предписаниям свыше особенное значение, он считал, что все на свете можно изменить, но только не эти предписания свыше. Обязанность его состояла в том, чтобы содержать в казематах, в одиночных заключениях политических преступников и преступниц и содержать этих людей так, что половина их в продолжение десяти лет гибла, частью сойдя с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая себя: кто голодом, кто стеклом разрезая жилы, кто вешая себя, кто сжигаясь.
114 
