Особенно,... 
22 
В глубине души Габриэла была совершенно в этом уверена, хотя все сестры, которые читали ее рассказы, не скупились на похвалы. Даже Джо, которому она как-то дала почитать тетрадку со своими рассказами, сказал, что они «просто замечательные». Но кто из них мог быть объективным?
— Мне бы хотелось как-нибудь посмотреть ваши работы, — сказал ей профессор таким серьезным тоном, что Габриэла покраснела еще больше. Ее «работы» безусловно не заслуживают внимания такого серьезного человека и знатока, как мистер Томас. Однако как убедить его в этом?
— Дело в том, — нашлась она наконец, — что сейчас их у меня нет. Я… не взяла их с собой.
— Откуда же вы прибыли в наш славный городок? — удивился профессор, поскольку выговор у Габриэлы был типично нью-йоркский.
— Мисс Харрисон из Бостона, — ответила за нее мадам Босличкова, и профессор сразу заметил, как занервничала и напряглась Габриэла. В том, что он правильно разгадал ее непроизвольное движение, профессор не сомневался — за годы преподавания в Гарварде через его руки прошло не одно поколение студентов, и он успел неплохо узнать и полюбить это молодое, беспокойное, пытливое племя.
Габриэла же, боясь, что профессор начнет расспрашивать ее о Бостоне, который он, несомненно, хорошо знал[2], поспешила перевести разговор на другое.
— Мой отец живет в Бостоне, — сказала она. — А мать — в Калифорнии.
Сама же Габриэла не жила нигде. Она только что поселилась в пансионе, да и то не знала, надолго ли.
— А где в Калифорнии? — спросила одна из женщин, у которой жила во Фресно дочь.
— В Сан-Франциско, — ответила Габриэла с таким видом, словно она только недавно виделась с матерью или разговаривала с ней по телефону. Рассказывать этим славным людям о своих бедах она не хотела.
— Да, Бостон и Сан-Франциско — прекрасные города, — неожиданно поддержал Габриэлу профессор. — Мне приходилось бывать в Калифорнии, и мне там очень понравилось. Что меня удивило, это то, что в Сан-Франциско совсем не так жарко, как обычно считают. Климат Северной Калифорнии поразительно похож на наш, хотя, конечно, снег там бывает достаточно редко.
Так он непринужденно болтал, исподволь наблюдая за Гябриэлой. Только сейчас он заметил в ее глазах какие-то печальные тени, которые мадам Босличкова приписывала одиночеству и тоске по отчему дому. Но профессор сразу догадался, что это нечто совсем другое — гораздо более глубокое и сильное.
«Должно быть, — подумал он, — бедняжка пережила какую-то трагедию. Надо ее подбодрить».
Но он пока не знал, что можно сделать.
Между тем вежливость и кротость Габриэлы пришлась по душе многим. Каждый из обитателей пансиона желал поболтать с ней или, по крайней мере, сказать что-нибудь приятное. Это окончательно смутило Габриэлу и вместе с тем — согрело ей душу, так что, когда она наконец поднялась в свою каморку на четвертом этаже, она чувствовала себя намного бодрее и увереннее.
А пансионеры еще долго говорили о Габриэле. «Она очаровательна» — таково было общее мнение, а одна из женщин даже сказала, что Габриэла напоминает ей внучку.
— Да, — кивнула миссис Розенштейн. — Конечно, в данном случае мистер Томас несомненно пристрастен, однако я склонна с ним согласиться. Габриэла очень мила и прекрасно воспитана. Хотела бы я познакомиться с ее родителями. Должно быть, это замечательные люди.
— Вовсе не обязательно, — возразил ей профессор. — Когда я еще преподавал, мои самые хорошо воспитанные и порядочные студенты происходили как раз из семей, где родители вели себя ненамного лучше царя гуннов Аттилы. А самые сообразительные и одаренные порой имели отцов и матерей, которые по своему интеллектуальному уровню недалеко ушли от клинических идиотов… Так что, уважаемая миссис Розенштейн, наследственность — это вам не уголовное уложение штата Алабама, где два плюс два — неизменно четыре. Прошу простить за сравнение, но когда складываешь репейник с белладонной, в результате может вырасти что-то наподобие той японской хризантемы, которая только что нас покинула.
Присказка про уголовное уложение Алабамы была у профессора самой любимой. Он вообще слегка смущался своей образованности и крайне редко цитировал классику или своих любимых писателей. А иногда у него с языка срывались такие идиомы, что чопорная миссис Розенштейн на полном серьезе делала ему выговор за словечки из «низкопробных детективов».
22 
