Особенно,... 
29 
— Прокурор знает? — спросила я, уже догадываясь об ответе.
Лычаков кивнул, явно довольный эффектом.
— Конечно, знает! Ему ведь и предстоит, так сказать, организовывать наше «переселение». Теперь вы понимаете, Эра Игнатьевна?
Интересно, что я должна понять? Почему спешат мои боссы? Почему предостерегает Пятый? Но заместитель мэра явно имеет в виду другое.
— Ситуация висит на волоске, Эра Игнатьевна! В столице далеко не все хотят крови. А ведь без крови такое не совершить! Тем более есть у нас горячие головы…
Начальство нахмурилось, покачало головой и перешло на доверительный шепот:
— План «Покров» — может, слыхали? Кое-кто желает оказать вооруженное сопротивление! Армии! Представляете, что начнется?
Вот оно! «Кое-кто» готовит план, а «кое-кто» другой этого весьма опасается.
— Наши враги ждут предлога — любого, даже самого крохотного! Кентавры, например…
Да, например, кенты. Так сказать, этническое меньшинство. То-то в последнее время с ними одни заботы! Не иначе в спину подталкивают! Но… Что же это будет?
— Надеюсь, Эра Игнатьевна, вы не сторонник подобных… методов
Слово «методов» было прекрасно проинтонировано.
— Сейчас от всех силовых структур и в первую очередь от вас, Прокуратуры — Государева Ока, зависит все!
Голос звенел сталью.
Я невольно подалась вперед. Зависит? Интересно, при чем тут «прокра»?
— И от вас лично, Эра Игнатьевна! От вас лично! Мы очень на вас надеемся!
Сталь сменилась бархатом. В глазах, покрытых паутинкой— красных жилочек (пьет Цицерон наш, ох, пьет!), светилось доверие.
— Им нельзя дать предлога! Никакого! Поэтому дело Трищенко надо закрыть! Завтра же!
Бац! Трам-пам-пам, приплыли! А я-то думала: к чему все это?
— Мы несколько раз официально сообщали, что «железнодорожники» практически обезврежены — благодаря нашим славным карательным органам и, конечно, прокуратуре. После смерти Капустняка, то есть, простите, Панченко, они уже не опасны. И тут вы! Да вы понимаете, что один слух о Капустняке может заставить кое-кого решиться!
…Раз-два-три-четыре-пять, Капустняк шел погулять. Тут танкетка выбегает, прямо в лоб ему стреляет…
— Простите, Валерий Федорович, но разве арест Капустняка (если он, конечно, жив!) не будет свидетельством нашей силы?
Спорить не следовало — особенно в таком кабинете, но такая уж я безнадежная дура. Ответом был снисходительный взгляд — и тяжелый вздох. Вздох истинного государственного мужа, вынужденного объяснять недоучке азы высокой политики.
— Эра Игнатьевна! Глубокоуважаемая! Там есть разные люди. Наш президент, признаться, простоват. Что вы хотите от бывшего десантника! Но вот около него!.. Есть, так сказать, «партия мира». А есть и «ястребы». Они способны на все! Более того, скажу вам по секрету…
Лычаков вновь оглянулся, в начальственном шепоте прорезался азарт — мне сообщали тайну.
— Через два дня саммит в Бирмингеме. «Большая десятка», G-10. Обратили внимание, Эра Игнатьевна? Они едут с министрами обороны! Наш собирается договориться о полном невмешательстве в операцию. Быть может, даже попросит помощи. Наша армия, вы же знаете…
Что именно я должна знать о наших славных Вооруженных Силах, сказано не было. Sapiensi, как говорится, sat.
— Поэтому! — В его голосе была уже не бронза, не сталь, в нем гремел титан. — Ваш! Долг! Как! Гражданина! И! Патриота!..
Итак, мой долг как гражданина и патриота состоит в том, чтобы «железнодорожная» «братва» гуляла себе на свободе, доктор-биохимик пребывал в неведомом узилище, а мадам Очковая продолжала лихо орудовать фаллоимитатором. Аминь!
Лычаков оказался достаточно умен, дабы не выжимать из меня согласия. Кажется, он сам себе понравился. Себя по крайней мере он убедил.
…Анекдот из консерватории (Ревенко как-то рассказал, у него жена — концертмейстер). Тенор — тенору: «Дурак ты!» А тот ему: «А голос?»
Вот и еще одна считалочка: Калиновская-Очковая, Капустняк-воскресший, Хирный-главжорик, стрикулист-ФСБист, Лычаков-Цицерон.
Кто будет водить?
Остаток дня телефон молчал. Даже на автоответчике ничего не накопилось, хотя самые нужные люди натыкаются именно на: «Сейчас меня нет дома».
Игорь не позвонил, а я, дура, почему-то надеялась.
Потому что — дура!
Оставалась одно — спать. Или развлекаться.
Например, Голицыными.
Пятый явно оценил мою шутку — ответил в том же духе. Его клеркам пришлось изрядно повозиться, зато теперь настало время попотеть мне. Уже на номере 13-м {"Памятник писателю Жевержееву, поставлен в 1906 г. на средства Петра Голицына в бывшем Университетском саду, не сохранился"), я поняла, что пора менять методу.
29 
