60 
Я смотрю на старого хрена Ерпалыча, а старый хрен Ерпалыч пристально смотрит на нашего официанта; вернее, на его руку, которой тот придерживает кастрюлю, аккуратно наполняя тарелки благоухающим борщом.
Интересно, что старик высмотрел? Когти львиные?!
Когтей на руке официанта не обнаруживается, да и вообще, рука как рука… и тут до меня доходит! От кастрюли несет жаром, я сам вспотел, просто сидя рядом, — а наш официант совершенно спокойно держит кастрюлю голой рукой, причем не за ручку, а прямо за раскаленный бок!
Когда официант удаляется прочь, я воровато протягиваю палец к кастрюле — ближе, еще ближе, еще…
И, естественно, обжигаюсь, едва не заорав от боли.
Лель беззвучно смеется, созерцая последствия моего эксперимента.
— Поверьте, Олег Авраамович, полгода — и для вас такая шутка будет проще пареной репы. А если еще взять водицы после обмыва покойника да заговорить врагу на холодную постель, себе — на восстановление власти… Впрочем, это не застольный разговор. Потом, если пожелаете. Приятного всем аппетита.
Обед прошел в молчании.
Под занавес мы выпили по бутылке «Монастырского темного» и начали, отдуваясь, выбираться из-за стола.
— Ну что ж, командуйте, куда сначала двинемся, — интересуется Лель.
— Как — куда? — изумлению Ерпалыча нет предела. — Разумеется, к психам! Мы ведь с вами договаривались…
4
Узкая ладонь Леля легла на глянцевое тело замка. Миг — и внутри сухо щелкнуло, хотя я не видел ни пластиковой карточки-ключа, ни запорного знака, а для распознавания отпечатков пальцев этот замок был слишком простоват.
На морде написано.
Кстати, открывающего слова Лель тоже не произносил — я бы услышал.
Миновав внутреннюю решетку, мы гуськом прошли в ту часть сада-парка, которая примыкала к «дуркину дому». Я шел сразу за Лелем, мурлыча под нос старую песенку, весьма любимую отцом (проклятие!.. надо учиться говорить — «покойным отцом», да язык сразу костенеет…):
- — Ах, у психов жизнь -
- Так бы жил любой:
- Хочешь, спать ложись,
- Хочешь, песни пой…
Аккуратные скамеечки стояли вдоль аккуратных аллеек. Сразу представлялось: умственно неполноценные чинно сидят здесь летом и осенью, в первом случае нюхая цветочки, а во втором — грызя яблоки. Сорванные здесь же, с местных; «симиренок» и «розовых наливов», стерильно вымытые в маленьких фонтанчиках у обочин… Красота! Хоть самому пускай слюни и просись на постой. Впрочем, уже вроде как напросился… Было не очень холодно, и я шел в одном свитере, не удосужась забежать в гардероб за курткой. Ерпалыча силком заставили напялить его кожух, из уважения к возрасту обоих; а кентам было на погоду чихать слрисвистом. Вон, катят себе позади… остановились, пошептались — и рванули наискосок, через засыпанную снегом клумбу.
Я посмотрел на Леля: наш Вергилий отнесся к шалостям Фола с Папочкой с веселым пониманием.
У бетонной стелы с изображением городского герба (рог изобилия, копия Минькиного украшения, только более полезный в обиходе) прогуливались две старушки. Обе в одинаковых плащах-стеганках на искусственном меху, с капюшонами. Костистое личико первой все время подергивалось мелким тиком, подмигивало, словно у мучимой любопытством мумии; вторая, толстенная матрона, шествовала чинно — этаким ожившим памятником боевому слону.
— Здрасьте, — хором поздоровались старушки, едва мы приблизились.
— Здравствуйте, — вежливо поклонился Лель (я кивнул, а Ерпалыч — тот и вовсе промолчал, грубиян старый!) и бросил мне через плечо:
— Знаете, Олег Авраамович… вон та, что побольше — она уже лишних года два живет! Представляете?!
Хоть бы голос понизил, красавец!
— Это в каком смысле «лишнее живет»? — Беспричинное раздражение копилось во мне, ища выхода. — Пришить хотели, да все недосуг?!
Ослепительная улыбка была мне ответом.
— Чушь порете, извините! Нашу Матрену Егоровну врачи еще позапрошлой осенью похоронили. Живьем закопали. Сказали: дескать, с месяц протянет — и все. Костоправы… Матрена Егоровна, как здоровьице?
— Вашими молитвами, — вместо толстой Матрены серьезно отозвалась мумия, дернув щекой. — Вашими молитвами, Лелюшка…
Ага, выходит, у него это постоянная кличка… или не кличка?
Боевой слон Матрена только остановилась и низко, в пояс, поклонилась всем нам; потом повернулась к кентаврам и поклонилась им наособицу, кряхтя от усердия, — и вот уже старушки идут себе дальше.
60 
