Особенно,... 
17 
— Так вы монахиня? — изумился Эверетт. — Что ж вы сразу не сказали?
— Не знаю. — Мэгги пожала плечами. В ее поведении Эверетт не заметил ни капли смущения — здесь, на улице, она была дома. Здесь она чувствовала себя более комфортно, чем в бальном зале. — Как-то в голову не пришло. Да какая, в сущности, разница?
— Большая, черт возьми… то есть нет, — поправился Эверетт. — То есть разница, конечно, есть. Это весьма существенная подробность. Вы очень любопытная личность, при том, что живете здесь. Разве вы не должны жить в монастыре?
— Наш монастырь давно распустили: монахинь было слишком мало, и содержание монастыря себя не оправдывало. Из него сделали школу. Епархия выплачивает всем нам содержание, и на эти деньги мы снимаем жилье. Некоторые монахини живут по двое и по трое, но ни одна из них не пожелала поселиться здесь со мной. — Мэгги улыбнулась. — Они выбрали более благополучные районы. А мое место здесь. Это моя миссия.
— Каково ваше полное имя? — спросил Эверетт, теперь уже окончательно заинтригованный. — Я имею в виду в монашестве.
— Сестра Мэри Магдален, — кротко ответила Мэгги.
— Вы меня просто огорошили, — признался Эверетт, вынимая из кармана сигарету — первую за всю ночь. Мэгги это, по-видимому, ничуть не смутило. В миру она держалась так же естественно, как и в монастыре. Давно Эверетту не приходилось сталкиваться с монахами, и никогда ни с одним из них он не чувствовал себя так свободно. Пережитое сблизило их, заставив воспринимать друг друга как боевых товарищей, что в некотором роде так и было. — И нравится вам быть монахиней?
Минуту подумав, Мэгги кивнула, после чего повернулась к нему:
— Нравится. Уход в монастырь — самый важный поступок в моей жизни. Я всегда, с самого детства, хотела стать монахиней. Так же как некоторые хотят стать врачами, юристами или балеринами. Это называется рано осознанным призванием.
— Вам приходилось когда-нибудь жалеть о своем поступке?
— Никогда, — улыбнулась Мэгги. — Лучшей жизни и желать нельзя. Я стала монахиней сразу после окончания школы медсестер. Я из Чикаго и самая старшая в многодетной семье, где семеро детей. Я давно выбрала себе этот путь.
— У вас когда-нибудь был друг? — Эверетт незаметно увлекся ее рассказом.
— Один, — без смущения призналась Мэгги. Об этом эпизоде своей жизни она давно уже и думать забыла. — Когда я училась в школе медсестер.
— И что же случилось? — Эверетт не сомневался, что в монастырь ее привела какая-то любовная драма. Никаких иных причин для подобного шага ему не приходило в голову — так далек он был от всего этого. Воспитанный в лютеранской вере, он, пока жил с родителями, ни разу даже не видел монахинь. И никогда не понимал, в чем смысл ухода от мира. И вот теперь перед ним сидит эта маленькая женщина, счастливая и довольная жизнью, и с благостным умиротворением рассказывает о своей помощи проституткам и наркоманам. Это стало для него настоящим потрясением.
— Он погиб в автокатастрофе. Я тогда училась на втором курсе. Но даже если б этого не случилось, я не изменила бы своего решения. Он с самого начала знал о моем намерении уйти в монастырь, хотя, наверное, вряд ли верил. Больше у меня никого не было. К тому времени я окончательно утвердилась в своем решении. Так что я и с ним перестала бы встречаться. Мы были молоды, и у нас все было чисто и невинно. По нынешним понятиям, разумеется.
Иными словами, уходя в монастырь, Мэгги была девственницей и оставалась ею до сих пор. У Эверетта это в голове не укладывалось. Такая хорошенькая жизнерадостная женщина…
— Удивительно.
— Да нет тут ничего удивительного. Просто есть люди, которые выбирают эту стезю. — Мэгги считала это нормальным, а Эверетт нет. — А вы? Женаты, разведены? Дети есть?
Мэгги тоже чувствовала, что у Эверетта есть своя история и что он готов рассказать о себе. Ему было легко и приятно в ее обществе. Теперь он знал: почему на ней не было вечернего наряда, как на всех присутствующих в зале. Оказывается, аскетичное черное платье — монашеское облачение.
— Когда мне было восемнадцать, от меня забеременела одна девушка, — стал рассказывать Эверетт. — Ее отец пригрозил меня убить, если я не женюсь. И пришлось. А в следующем году мы разбежались. Семейная жизнь не по мне, по крайней мере это было так тогда, в молодости. Жена подала на развод и, наверное, снова вышла замуж. Сына после развода я видел всего раз, в трехлетнем возрасте. Отца из меня, конечно, никакого не вышло. И когда мы разошлись, я очень переживал из-за этого. Но для зеленого юнца отцовство — слишком большая ответственность. Поэтому я ушел. Не знал, что можно сделать. Сын рос, а я в это время колесил по свету — готовил репортажи для Ассошиэйтед Пресс. Это была сумасшедшая жизнь, но мне она нравилась. Теперь я повзрослел, сын тоже. И я ему больше не нужен, — тихо закончил Эверетт, ощущая на себе взгляд Мэгги.
17 
