Последние отзывы

  5  

— И тем не менее ты посмел отозвать меня оттуда?

— Да.

Сэм опустил голову.

— По справедливости зовешься ты богом смерти, Яма-Дхарма. Ты отобрал у меня запредельный опыт. Ты разбил о черный камень своей воли то, что вне понимания, вне великолепия, доступных смертным. Почему ты не мог оставить меня, как я был, в океане бытия?

— Потому что мир нуждается в тебе, в твоем смирении, в твоем благочестии, в твоем великом учении, в твоем маккиавельском хитроумии.

— Я стар, Яма, — промолвил тот. — Я так же стар, как и сам человек в этом мире. Ты же знаешь, я был одним из Первых: Одним из самых первых, явившихся сюда, чтобы строить, чтобы обустраивать. Все остальные ныне мертвы — или стали богами — dei ex machini… Этот шанс выпал и мне, но я прошел мимо него. Много раз. Я никогда не хотел быть богом, Яма. На самом деле. Только много позже, когда я увидел, что они делают, начал я копить силы. Но было уже поздно. Они были слишком сильны. Теперь же я просто хочу спать, спать вечным сном, вновь познать Великий Покой, нескончаемое блаженство, слушать песни, которые поют звезды на берегу великого океана.

Ратри нагнулась и заглянула ему в глаза.

— Ты нужен нам, Сэм, — сказала она.

— Я знаю, знаю, — отвечал он ей. — Опять все та же история. У вас имеется норовистая лошадка, так что нужно ее отменно нахлестывать очередную милю.

Он улыбнулся при этих словах, и она поцеловала его в лоб.

Так подпрыгнул и заскакал по кровати.

— Веселится род людской, — отметил Будда. Яма протянул ему руку, а Ратри — шлепанцы.

Чтобы прийти в себя после покоя, что превыше всякого разумения, требуется, конечно, время. Сэм спал. Ему снились сны, во сне он кричал или же просто стонал. У него не было аппетита, но Яма подобрал для него тело крепкое и отменно здоровое, вполне способное перенести все психосоматические изменения, порожденные отзывом его из божественности.

Но он так и сидел бы часами, не двигаясь, уставившись на какой-то камешек, или зернышко, или листик. И невозможно его было в этом случае пробудить.

Яме виделась в этом некая опасность, и он решил обсудить ситуацию с Ратри и Таком.

— Плохо, теперь этим способом уходит он от мира, — начал он. — Я говорил с ним, но это просто бросать слова на ветер. Ему никак не вернуть то, что он оставил позади. И сама эта попытка стоит ему его силы.

— Быть может, ты неправильно воспринимаешь его усилия, — заметил вдруг Так.

— Что ты имеешь в виду?

— Погляди, как он уставился на семечко, которое сам положил перед собой. Посмотри на морщинки в уголках его глаз.

— Ну и что же в этом такого?

— Он косится. У него что, изъяны зрения?

— Да нет.

— Тогда почему он косится?

— Чтобы лучше зернышко изучить.

— Изучить? Он учил совсем другому пути. И однако же он все-таки изучает. Он вовсе не медитирует, пытаясь обрести в глубине предмета освобождение от субъекта. Отнюдь.

— Чем же он тогда занят?

— Обратным.

— Обратным?

— Он изучает объект, наблюдая его пути, пытаясь связать тем самым самого себя. Внутри предметов он ищет оправдание своего существования. Еще раз пытается он закутаться в ткань Майи, мировой иллюзии.

— Я уверена, что ты прав, — перебила Ратри. — Как же нам помочь ему в этой попытке?

— Я не уверен, миссис…

Но Яма кивнул, и в солнечном луче, падавшем через узкий портик, блеснули его темные волосы.

— Ты сумел ухватить как раз то, чего я не заметил, — признался он. — Он еще не вполне вернулся, хотя и облачен в тело, передвигается пешком и говорит как мы. Но мысли его все еще вне пределов нашего разумения.

— Что же делать? — повторила Ратри.

— Берите его с собой в долгие сельские прогулки, — сказал Яма. — Потчуйте деликатесами. Ублажайте его душу стихами и пением. Найдите ему что-нибудь покрепче для питья — здесь, в монастыре, нет ничего подходящего. Разоденьте его в светлые шелка. Добудьте ему куртизанку, а лучше — трех. Окуните его заново в жизнь. Только так можно будет освободить его от оков Божественности. Как же я не заметил этого раньше.

— Ничего удивительного, — сказал Так. Огонь вспыхнул в глубине глаз Ямы, и черен был этот огонь; потом он улыбнулся.

— Мне воздается сполна, малыш, — признался он, — за все те комментарии, которые я, может быть и неосознанно, отпустил в адрес твоих волосатых ушей. Я приношу тебе, о обезьяна, свои извинения. Ты и в самом деле человек — умный и наблюдательный.

  5