Ее молчание пугало его. Немного подождав, он продолжил.
— Знаешь, каждое утро, проезжая по дороге на работу мимо всех этих домов на склоне холма, я думаю о тех людях, кто в них живет, и надеюсь, что они счастливы, что в доме не пусто, что здесь не поселилась тишина, и возвращаясь с работы мимо тех же домов, я думаю, по-прежнему ли счастливы они, есть ли здесь какое-нибудь движение или звуки. И заметив баскетбольный щит перед одним из домов, я думаю, что здесь растет сын, а на дорожке, ведущей к другому дому, я вижу горсти риса и понимаю, что здесь выросла дочь, и надеюсь, что она счастлива, хотя как знать. Но каждое утро я думаю одно и то же: надеюсь, они счастливы, о Господи, сделай, чтоб это было так, я очень надеюсь!
Сбившись с дыхания, он замолчал и, закрыв глаза, ждал ответа.
— Таким, значит, ты видишь себя? — сказала она.
— Приблизительно так.
— И другие мужчины тоже такие?
— Да, все и всегда.
— Ты хочешь заручиться их поддержкой?
— Нет, мы совершенно открыты и не прячемся.
— И даже не маскируетесь?
— Нисколько.
— Все одинаковы?
— Никаких отличий.
— Выходит, у нас, женщин, вообще нет ни какого выбора?
— Есть, но очень небольшой. Принимайте нас такими, как мы есть, или не принимайте вообще. С вами другое дело. Мы видим в вас подруг, любовниц, жен, матерей, воспитательниц, сиделок. У вас столько самых разных сторон! У нас — только одна, и то если повезет. Это — наша работа.
Он сделал паузу.
— Ты закончил? — спросила она.
— Пожалуй что, да. Да. Я думаю, это все.
Помолчав, она спросила еще:
— Это что, попытка извинения?
— Нет.
— Рассудочная схема?
— Не думаю.
— Коллективное алиби?
— Нет!
— Ты ищешь понимания?
— Пожалуй что, да.
— Симпатии?
— Ни в коем случае.
— Сострадания?
— Конечно же нет!
— Сопереживания?
— Все эти слова кажутся мне излишне громкими.
— Так чего же ты хочешь?!
— Я хотел, чтобы ты выслушала меня!
— Я это уже сделала.
— Спасибо тебе за это.
Теперь уже она сидела с закрытыми глазами.
Он бесшумно поднялся со стула и вышел.
Когда он открывал дверь своего номера в отеле, зазвонил телефон. Он поднял трубку только после четвертого или пятого звонка.
— Ты — крыса, вот ты кто! — раздалось из трубки.
— Я это знаю, — спокойно ответил он.
— Ты — мерзавец!
— И это я знаю.
— А еще невежа и хам!
— Разумеется.
— И сукин сын!
— Это само собой.
— Но…
Он затаил дыхание.
— Но я люблю тебя!
— Слава богу! — прошептал он.
— Поскорее возвращайся домой!
— Я уже выезжаю!
— И не смей хныкать! Ненавижу, когда мужчины плачут!
— Хорошо, не буду…
— А когда придешь…
— Да?
— Когда придешь, не забудь запереть дверь на засов.
— Считай, что уже запер.
ДИАНА ДЕ ФОРЕ
Diane de Foret 2002 год
Переводчик: А. Чех
Осенью 1989 года, под вечер, в час, когда парижские кладбища уже закрывались, я, незамеченный охранниками, выводившими последних посетителей, недвижно стоял возле невысокого мраморного надгробия на могиле Дианы де Форе, то есть лесной девы, прислушиваясь к удаляющимся голосам охранников и скрипу запираемых кладбищенских ворот. Я даже не осознал перспективы заночевать на кладбище Пер-Лашез, настолько увлекся созерцанием одного из прекраснейших надгробий, которые я когда-либо видел, с совершенно блистательной резьбой по мрамору.
Надгробие представляло собой мраморную плиту шести футов длиной и дюймов восемнадцати высотой, на верхней грани которой в ажурных складках мрамора вырисовывалась фигура неземной красоты. Это была молодая женщина, не старше восемнадцати лет, со сложенными на груди изящными руками, с тонкими чертами лица и легкой улыбкой на губах, без всякого почтения к этому месту, времени и погоде.
Я стоял, боясь пошелохнуться, испытывая смешанное чувство трепета, радости и страха, которое нередко предшествует настоящей любви.
Все эти элементы, проникая в нашу душу, таинственным образом взаимодействуют друг с другом, образуя особые эмоции, не являющиеся ни суммой, ни смесью исходных, и самые разнообразные эмоции возникают из одних и тех же элементов, в зависимости от того, какие из них мы принимаем, а какие немедленно отбрасываем.
При свете последних лучей заходящего солнца я наклонился, чуть не падая, чтобы получше разглядеть это потрясшее меня, явившееся из прошлого воплощение юности и красоты. Когда головокружение унялось, я прочитал наверху надгробия: