Особенно,... 
111 
— Ты вроде бы говорил, что она донимает тебя постоянно.
— Да, постоянно! Но иногда сильнее, чем обычно.
— Я не могу разобрать ни слова. Почему ты не вставишь себе, наконец, зубы?!
— А почему, если на то пошло, ты не бреешься? Лицо покрыто гадостью, вроде той, что растет иногда у дерева на стволе…
— Ты тоже мог бы побриться.
— …на эту штуку, которую почему-то счищаешь подошвой, а потом думаешь: лучше бы не счищал.
— Или отпусти бороду, или брейся.
— Я старая развалина, которую давным-давно отвергло общество и вот-вот уничтожит сама природа. Стою уже одной ногой в могиле, если, конечно, допустить, что я вообще еще стою. Возиться с бритьем мне незачем. Я-то ведь не общаюсь с членами парламента. Этот парень, что приходил вчера, он что, действительно член парламента?
— Тот, что интересовался комитетом по жилищному проекту? Да.
— Не удивительно, что Англия пошла ко дну.
— Мне нужно пойти подготовить лекцию.
— Почему бы тебе не делать что-нибудь полезное?
— Преподавание приносит пользу.
— Образование для взрослых! Тешишь взрослых младенцев, вот и все.
— У нас бывают очень интересные дискуссии. Заходи как-нибудь, послушаешь.
— Если б я вдруг пришел, тебя стошнило бы. И вообще я перехожу на постельный режим. И ты, сынок, будешь выносить за мной судно, а не сочинять байки о Марше Джарроу и Всеобщей забастовке.
— Делай то, что рекомендуют тебе врачи, папа, и будешь в отличном здравии. В больнице ведь, как ты видишь, оказалось совсем не страшно. В рентгеновском кабинете с тобой были очень любезны.
— Нет, не любезны. Да, я туда дотащился. И один щенок в белом халате назвал меня дедулей.
— Ему хотелось, чтобы ты чувствовал себя, как дома.
— Я чуть не плюнул на него. Дедуля! Вот они — нынешние стандарты Министерства здравоохранения. Когда я был молод, врачи знали свое место.
— Когда ты был молод, врачи тебе были не по карману.
— Не начинай все сначала. Кругом прогнившая олигархия, а заправляют всем бандиты. И ничто не меняется к лучшему.
— Успокойся, папочка. Ты ляжешь в больницу, и тебя там прооперируют. Операции по поводу артрита делают теперь очень хорошо. И боли прекратятся.
— Эк ты распелся об операции! А может, я предпочитаю боль. И в любом случае решать мне.
— Прекрасно. Но тогда не жалуйся.
— Кто жалуется? Тяв-тяв-тяв. Почему бы тебе не оставить меня в покое?
— Хорошо, я оставлю тебя в покое, и прямо сейчас.
— Идешь заниматься своей ерундой, когда я лежу здесь и умираю.
— Заткнись, папа. Встань, ради Христа, побрейся и иди кормить голубей.
— Не желаю кормить этих чертовых голубей. И ко мне должен прийти новый доктор. Тебе на это наплевать, конечно.
— Ах да, я и забыл. Каков он?
— Недоносок.
— Хочешь, чтоб я остался, пока он не придет?
— Хочу, чтобы ты пошел к черту.
Леонард сидел на кровати. Глаза горели, беззубый рот то всасывался, то выпирал, словно стараясь наконец ускользнуть от челюстей. На нем была севшая изношенная голубая рубашка и ветхий лоснящийся жилет, на котором осталась всего одна пуговица. Ворот рубашки был туго застегнут булавкой, и сдавленное тело нависало над ней, как творожная глыба. Венчик серебряных волос пушился вокруг лысинки-тонзуры, и казалось, будто на голове Леонарда корона из мыльной пены. Таллис вышел, со стуком захлопнув дверь, потом открыл ее, закрыл снова, уже спокойнее, и пошел вниз. Был еще один жаркий день.
Нижнюю комнату, в которой прежде хранились вещи Морган, он сдал. Теперь там стояли диван-кровать с настоящим матрацем, комод, два стула и вешалка для одежды. Кроме того, Таллис пообещал жильцу ковер. Жилец был сикх и водил лондонский автобус. Тюрбан сикха снова и снова вызывал бурные дискуссии на расположенной неподалеку автостанции. Но сикх был исполнен собственного достоинства, молчалив, упрям, и тюрбан до сих пор продолжал красоваться у него на голове. Жил сикх одиноко, и радио было, судя по всему, единственным его товарищем. Встать между ними Таллис не мог. Вот и сейчас радио было включено, и из него неслась старомодная мелодия со словами:
- Солнце надело шляпу —
- Гей-гей-гей-гей ура!
- Солнце надело шляпу,
- Выходит оно со двора.
В кухне стоял запах гнили. Трудно было понять, от чего он исходит. Нужно избавиться наконец от этих молочных бутылок, подумал Таллис. В некоторых из них образовались странные сгустки, напоминающие заспиртованные в пробирках человеческие органы. Вытащить эти сгустки было очень трудно. Когда он пытался в последний раз, засорилась раковина.
111 
