Особенно,... 
130 
— Расскажут. Или нет: вероятнее, не расскажут. Они почувствуют, что все и так раздуто, а если рассказать вам, то эффект будет еще сильнее. Честное слово, Хильда, это дело яйца выеденного не стоит. В конце концов, вспомните, о ком мы говорим.
— Но о чем мы говорим? — вскричала Хильда. — Вы исходите из того, что я знаю, а я ничего не знаю.
— Как я уже сказал вам, ничего и нет. Так, немного увлечения с одной стороны, немного отзывчивости с другой. Один Бог знает, как все это начинается. Но поверьте мне, Хильда: самое правильное — просто не обращать внимания. Через несколько месяцев все пройдет, и вы все об этом забудете.
— Я не смогу… забыть, — сказала Хильда. — Это меняет… все. — Снова почувствовав слезы, она крепко прижала ладонь к глазам.
— Хильда, моя дорогая, не надо. Как это все неприятно. Вина тут всецело моя. Мои слова подтолкнули вас к ложным мыслям. Послушайте! Романа нет.
— Нет. Но они влюблены друг в друга.
— Едва ли. Так, простой интерес. Господи, и зачем только мы коснулись этой темы! Вы заставили меня сказать лишнее. Хильда, милая, вы такая хорошая! Мне просто невыносимо видеть, как вы страдаете.
— Вы вели себя безупречно, Джулиус, и вам не в чем себя обвинять. Я вам благодарна. Лучше уж знать.
— Но в самом деле знать нечего или почти что нечего… Все это так: фантазии, тени. Будьте великодушны. Не объясняйтесь с беднягой Рупертом. Пусть эти двое сами во всем разберутся. Кстати, может быть, и уже разобрались. В долгом счастливом браке бывают моменты, когда лучше просто закрыть глаза. Будьте к ним снисходительны, пусть все быльем порастет и забудется. Ведь это действительно малость и мимолетность. А бедная Морган, как вам хорошо известно, решительно не способна собой управлять.
— Мне нужно подумать, — сказала Хильда. — Я должна все хорошо обдумать.
— Как я хотел бы взять свои слова назад! Между Морган и Рупертом нет ничего. И это в самом деле куда ближе к правде, чем что-либо другое.
— У вас доброе сердце, Джулиус, и вы хороший друг. А теперь вам нужно идти, вас ждут. Не хочу, чтобы Руперт вернулся и увидел, как мы разговариваем.
Джулиус поднялся:
— Можно мне снова навестить вас, Хильда? Не для того, чтобы беседовать об этом. Это вскоре уже будет делом прошлым. Меня всегда огорчало, что вы обо мне… не самого лучшего мнения.
— Я прекрасного мнения о вас, Джулиус.
Встав, Хильда протянула ему руку. Он взял ее, церемонно поднял к губам, но потом повернул ладонью вверх и легко провел по своей щеке.
— Я так рад, дорогая Хильда. Вы сильная и всегда меня восхищали. Но дело не только в этом. Я ведь бездомный. У меня нет семьи, и меньше, чем хотелось бы, друзей. Прочная дружба с уравновешенной женщиной… без драм, без страсти, без страхов. Возможно ли это? Хильда, я так устал от бросков и зигзагов. Но сейчас неуместно рассказывать о себе. Может быть, как-нибудь в другой раз. Спокойной ночи, дорогая.
Вскоре внизу послышались шаги Руперта. Войдя, он зажег в холле свет. Хильда стояла на верхней площадке лестницы. Чтобы скрыть следы слез, густо намазала лицо кремом.
— Привет! — крикнула она вниз. — Хорошо пообщался с Джулиусом?
— Прекрасно. Он тебе шлет привет. А как твое собрание?
— Все было весьма любопытно, — ответила Хильда и, пройдя в спальню, потушила лампу около своего изголовья.
10
Голубь, стоявший у спуска с верхнего эскалатора станции «Пикадилли-сёркус» со стороны Бейкерлоо, был почти загорожен штабелем досок. Заметив его, Морган болезненно содрогнулась. Прошла, потом приостановилась — и повернула назад. Она только что провела середину дня в Лондонской городской библиотеке и теперь, избегая Эрлскорта, возвращалась к себе через Южный Кенсингтон. Остановившись около голубя, она какое-то время внимательно его разглядывала. Тот словно замер в своем уголке. Виден был ярко горящий, от всего отрешенный глаз. Мимо шли люди, основной поток составляли спустившиеся с эскалатора. Начинался час пик. Никто не обращал внимания на Морган и ее голубя.
Она стояла так же неподвижно, как и птица, и так же гулко билось у нее сердце. Накануне вечером она виделась с Рупертом. И это был чистый ужас. Едва он пришел, зазвонил телефон. Брать трубку было нельзя, а звонки все не прекращались, и они с Рупертом, сидя друг против друга, сначала пытались кое-как разговаривать, а потом наконец замолчали. Звон продолжался чуть ли не двадцать минут, и это сломало Руперта. Не шелохнувшись, с сухими глазами, Морган слушала бурный бессвязный поток его самообвинений. Письма, приходившие от него, были в последнее время скорее растерянными, чем страстными, а теперь он и вовсе уже говорил об одной только Хильде, об острой боли, которую причиняет необходимость лгать, о муке потери привычного ощущения незыблемости доверия и любви. Умоляю тебя, уезжай из Лондона, говорил он Морган.
130 
