26 
Еще мгновение, и я резко сбавил ход, перешел на трусцу, ввалился на подкашивающихся ногах в Бомбовый Круг и рухнул на песок, замер среди камней, раскинув руки-ноги, тяжело дыша, глядя в серое небо и невидимую морось. Грудь вздымалась и опадала, сердце бешено колотилось о ребра. Глухое гудение наполняло уши, все тело вибрировало и зудело. Мышцы ног словно одеревенели от напряжения. Я уронил голову набок, впечатался щекой в прохладный влажный песок.
Интересно, что чувствует человек, умирая?
Бомбовый Круг, отцовская увечная нога, трость и, возможно, его нежелание покупать мне мотоцикл, свечи в черепе, орды мертвых мышей и хомяков – всему этому виной Агнес, вторая жена отца и моя мать.
Матери своей я не помню, потому что иначе я бы ее ненавидел. А так я ненавижу ее имя, саму идею матери. Это она позволила Стоувам забрать Эрика в Белфаст – оторвать его от острова, от всего, что он знал. Они думали, что мой папа плохой отец, поскольку он одевал Эрика в девчоночье платье и ни в чем его не ограничивал, а мама позволила его забрать, поскольку вообще не любила детей, а Эрика особенно; она полагала, что он как-то дурно влияет на ее карму. Не исключено, что именно нелюбовь к детям побудила ее бросить меня сразу после моего рождения и заставила вернуться в тот единственный раз, когда произошло роковое событие; когда она, по крайней мере отчасти, стала виновницей моей маленькой трагедии. То есть в общем и целом причин ненавидеть ее у меня более чем достаточно. И вот я лежал в Бомбовом Круге, где убил ее второго сына, и надеялся, что она тоже мертва.
Назад я бежал легкой трусцой. Я весь лучился энергией и чувствовал себя даже лучше, чем в начале Пробежки. И уже предвкушал, как выберусь вечером в город – тяпну пивка, поболтаю с моим другом Джейми, оттянусь в «Колдхейм-армз» под что-нибудь оглушительное, чумовое. Разок спринтанув – чтобы встряхнуть мозги, а заодно избавиться от засевшего в волосах песка, – я снова расслабился и перешел на трусцу.
Обрамляющие Бомбовый Круг камни всегда заставляют меня задуматься; не был исключением и этот раз, тем более если учесть, как я там распластался, словно Христос какой-нибудь – открытый небу, грезящий о смерти. Что ж, Полу, по крайней мере, не пришлось мучиться, с ним я поступил гуманно. А вот у Блайта было время понять, что происходит, пока он скакал с воплями по Змеиному Парку, а разъяренная гадюка снова и снова вонзала клыки в его обрубок, да и малышка Эсмерельда, наверно, худо-бедно догадывалась, что ее ждет, когда ее медленно уносило ветром.
Когда я убил моего брата Пола, ему было пять лет. Мне – восемь. После того как я при помощи гадюки вычел Блайта, прошло два года, прежде чем представился удобный случай избавиться от Пола. Против него лично я ничего не имел, но было очевидно, что он не жилец. Я понимал, что, пока он жив, от пса я не освобожусь (Эрик, бедный добрый башковитый, но глупый Эрик думает, что я до сих пор не освободился, а я даже не могу ему объяснить, почему уверен в обратном).
Мы с Полом вышли погулять по пляжу и двинулись в северном направлении. Был ясный осенний день после страшного ночного шторма, который сорвал черепицу с крыши дома и повалил дерево у старой овчарни, а на подвесном мосту даже лопнул один из тросов. Папа привлек Эрика к ремонтным работам, а Пола я увел на пляж, чтобы не путаться под ногами.
Мы с Полом всегда хорошо ладили. Чуть не с самого его рождения я понимал, что он не жилец, и потому старался в меру сил скрасить его недолгое пребывание на этом свете, так что в итоге относился к нему гораздо лучше, чем большинство мальчишек относятся к своим младшим братьям.
Выйдя к устью, мы сразу заметили, что ураган многое изменил: река вздулась, образовалось множество новых притоков – глубоких канав, по которым стремительно неслась вода, подмывая песчаные берега. Перебраться на другую сторону мы сумели только у самого моря, на отливной отметке. Я держал Пола за руку. Он что-то напевал и сыпал обычными детскими вопросами: например, почему буря не унесла всех птиц и почему море не выходит из берегов, притом сколько воды несет река да как быстро. Ни о чем дурном я и не помышлял.
Мы неспешно брели по песку, с интересом разглядывая выброшенную морем всякую всячину. Пляж постепенно сходил на нет. Там, где раньше непрерывной золотой полосой простирался до самого горизонта песок, начинал теперь проглядывать камень, его становилось больше и больше, пока наконец за дюнами не открылся сплошной каменный берег. За ночь штормом смыло весь песок на огромном участке, почти от самой реки и до тех дальних мест, которым я еще не придумал названий и которых, собственно, толком и не знал. Зрелище было впечатляющее, поначалу даже немного пугающее – исключительно масштабом перемен, и я побаивался, не может ли что-нибудь подобное произойти с центральной частью острова. Но я помнил, как папа рассказывал, что в прошлом такое тоже случалось и песок потом всегда возвращался, за несколько месяцев, а то и недель.
26 
