Глава 21

Голоса. Они не смолкают.

Я миновал последние селения несколько дней назад. Там я последний раз пил воду.

Я не знал, где я теперь, знал только, что здесь холодно и единственный звук — ветер, завывающий в высохшем русле реки. Я цеплялся за скалу и подтягивался наверх. Свет быстро угасал. Вот почему так холодно.

И голоса не умолкали, а все спорили, рассуждали, предсказывали, размышляли…

Чем сильнее я уставал, тем громче они становились.

Я лежал в маленькой пещере, укрытый от злого ветра и плотно завернутый в накидку. Жажда больше не мучила. Голод не мучил. А это значило, что прошло уже много дней, потому что жажда и голод терзали меня много дней, и вот все прекратилось. С легкой, пустой головой я желал всего и ничего. Мои губы запеклись и шелушилась. Руки были обожжены докрасна, глаза болели, открывал я их или закрывал.

Но голоса не умолкали, и, медленно перекатавшись на спину, я посмотрел через зев пещеры на звезды, как делал всегда, мечтая увидеть чистое безоблачное небо над песчаными холмами — поистине величественную картину.

А затем пришли воспоминания, заслонив разрозненные гневные голоса, воспоминания… обо всех до единого поступках, какие я совершал в земной своей жизни.

Это не были законченные воспоминания. Это не были упорядоченные слова, написанные на пергаменте от одного края до другого, строка за строкой. И тем не менее они разворачивались передо мной.

Где-то в глубине, словно искры, вспыхивала боль. Потеря. Страх. Сожаление. Горе. Потрясение.

Боль, как и звезды, каждый миг приобретала неуловимую форму и размеры. Воспоминания окружили меня, будто одеяние, которое было моей жизнью, наматывались и наматывались вокруг, пока не окутали полностью, как вторая кожа.

Под утро я кое-что понял. Понял, что могу без малейшего усилия удержать в памяти каждое из этих мгновений боли и все одновременно, что они всегда со мной.

Когда наступило утро и ветер утих, я пошел дальше, позволив этому бесконечному воспоминанию пролетать в моей душе, как песчинки, обжигавшие глаза и губы. Я продолжал вспоминать.

Ночью я проснулся. Неужели это мой собственный голос повторяет то, что было написано? «И все тайное станет явным, и все сокровенное обнаружится».

Господи, нет, не дай им познать это, не дай им познать великое скопление всего этого: страдания, радости, уничижения, одиночества, этой жажды, этой мучительной боли, этого…

Но они узнают, все и каждый из них узнает. Они узнают, ибо то, что ты помнишь, случалось со всеми и каждым из них. Неужели ты думал, что все это для тебя одного? Неужели ты думал…

И когда их призывают к ответу, когда они нагими предстают перед Господом и когда каждый поступок и каждое слою ложатся, ничем не прикрытые, — ты, ты будешь знать все обо всех и каждом из них!

Я опустился на колени в песок.

Возможно ли, Господи, быть с каждым из них, когда он или она приходит, чтобы узнать? Быть там при каждом крике тоски? Ради пронизанного горем воспоминания о каждой неполной радости?

О Господь, Бог мой, что есть суд и как он возможен, если я не в силах быть с каждым из них при каждом недобром слове, каждом горестном или отчаянном крике, каждом заученном жесте, каждом поступке, обнаженном до корней? А я видел поступки, поступки своей собственной жизни, самые мелкие, самые обыденные, я увидел вдруг их семя и росток, увидел, как они дают ветви; я видел, как они разрастаются, как сплетаются с другими деяниями и как все вместе образуют непроходимые заросли и великие, разрастающиеся пустыни, от которых мир делается маленьким, словно нарисованным на карте, тот мир, образ которого мы храним в душе. Господи, рядом с этим нескончаемым ростом поступков из поступков, и слов из слов, и мыслей из мыслей мир — ничто! Каждая отдельная душа — целый мир!

  58