17 
Мой муж не видел ни девушки, ни возницы: его внимание было всецело поглощено лошадьми, которых он пытался успокоить, с трудом удерживая в руках вожжи. Когда ему удалось утихомирить испуганных животных, он перевел взгляд на карету, уже почти скрывшуюся из виду. «Клянусь честью, это старый катафалк, обслуживающий Груби и соседние деревни, — сказал он, — и, кажется, правит им сын гробовщика, можно сказать, недоумок. Что только Джонс себе думает? Пускает этого олуха Билли ездить по дорогам в такой час! Я поговорю с ним завтра. А с ним девушка, говорите? Очень на него похоже! Может почитать себя счастливицей, если вернется домой, не переломав костей! На месте ее отца я бы с ней так поговорил, что она „взяла бы в помин“, как выражаются здешние крестьяне».
Тем временем катафалк, раскачиваясь, гремя и подскакивая, скрылся во мраке. Я услышала, как мистер Чалфонт, тронув вожжи, коротко и зло рассмеялся. Не знаю, что его рассмешило, меня же пронзила сильнейшая дрожь, и, вместе с тем, охватило непонятное, необъяснимое чувство одиночества. Что я здесь делаю, спросила я себя, зачем еду по этим безотрадным пустошам с этим совершенно посторонним человеком?
Я поверила своим родителям, внушившим мне, что Эшли Чалфонт — превосходный, уважаемый человек, пользующийся славой добросердечного хозяина. Как раз такому человеку они, немолодые и немощные, могли, не опасаясь, доверить свое любимое младшее чадо. Я ничего не знала о любви. Единственная известная мне привязанность была любовь к родным и друзьям. Да и откуда было знать о ней девочке, только что вышедшей из классной комнаты, подруге собственных племянников, на равных забавлявшейся с детьми старшего брата? Желая угодить моим дорогим родителям и отблагодарить их за заботу, я легко дала убедить себя в том, что страха в сочетании с восторгом и почтительностью вполне довольно, чтобы стать мужней женой. К тому же мне льстило, что мистер Чалфонт остановил свой выбор на мне — подумать только, ни одну из моих старших сестер не выдали замуж так рано: в семнадцать лет! Но сейчас, при виде этого катафалка, меня охватили сомнения, тревога и страхи. Мой муж, казалось, не заметил того, что я пала духом; он все так же правил, по-прежнему не говоря ни слова, разве что изредка бросал какое-нибудь замечание о той или иной исторической, географической или архитектурной достопримечательности, которую мы проезжали. Быть может, его тоже встревожил чуть ли не потусторонний вид кареты, и он счел это дурным предзнаменованием? А впрочем, не могу сказать.
Наконец, мы миновали пустоши и въехали в чистенькую, аккуратную деревушку, в которой все казалось серым: дороги, стены домов, садовые ограды и даже деревья, — все было одного и того же угрюмого цвета, и уж совсем серыми выглядели темные крыши из сланца — более прочного и здорового материала, чем солома, как с удовлетворением заметил мой муж. На краю деревни высилась серая церковь с погостом, обсаженным тисовыми и другими, столь же унылыми деревьями. Между ними я с трудом разглядела едва белевшее строение ложноклассического стиля. «Фамильная усыпальница, воздвигнутая моими предками», — сказал мой муж, и тут же стал пространно объяснять, как трудно было уговорить деревенских не брать воду из кладбищенского колодца. Хотя прошло много лет с тех пор, как он построил другой, отвечающий всем требованиям, они прокрадывались с ведрами, стоило лишь какому-нибудь безрассудному глупцу сломать поставленные запоры. «В конце концов, я отчаялся и снял замки — пусть травятся, если им угодно», — заключил он свою речь.
Славные темы тут принято обсуждать, подъезжая к дому! Слава Богу, что в эту минуту церковь и погост скрылись из виду за поворотом дороги. Показались ворота с колоннами, и привратник широко распахнул их при виде нас.
— Мы в Груби-Тауэрс, моя милая, — промолвил мистер Чалфонт. Перед нами высился громадный величественный замок, башни и башенки которого выглядели не посеребренными, а рыжими при свете луны, что как-то неприятно поражало. Едва мы остановились перед колоннадой портика, как я услышала прозвучавший несколько раз совиный крик. Я отшатнулась в ужасе и тотчас с еще большим ужасом заметила темные крылья круживших над нами и пищавших летучих мышей.
Подбежал грум и, подхватив поводья, повел лошадей на конюшню. За распахнувшимися дверьми открылся ослепительный блеск и сверкание огней. Но разноголосица, которой челядь встретила наше появление, не сменилась стройными приветственными возгласами, и в огромном холле слуги стояли не крýгом, как положено, а сбившись в кучки.
17 
