16 
Сожрал алкоголь!
Сижу. Выпиваю.
Все мои собутыльники мертвы.
Пузо чешу. Мечтаю об альбатросах.
Теперь я пью в одиночку.
Пью сам с собой. Пью за себя самого.
За жизнь свою пью и за смерть.
Я не утолил еще жажды.
Зажигаю новую сигарету, неторопливо кручу
В пальцах бутылку.
Любуюсь.
Верная спутница!
И так – годами…
Чем бы мог я еще заниматься,
Притом столь успешно?
Я выпил больше, чем взятые вместе
Сто человек,
Что мимо проходят по улице -
Или сидят в психушке.
Пузо чешу.
Мечтаю об альбатросах.
Я вошел в число величайших пьяниц
Всех времен и народов.
Я прошел нелегкий отбор.
Останавливаюсь – и снова поднимаю бутылку,
Делаю добрый глоток.
Мне даже подумать дико,
Что кто-то
Взаправду бросает пить
И ведет трезвый образ жизни.
Как это печально!
Трезвые, скучные, безопасные…
Пузо чешу. Мечтаю
Об альбатросах.
Эта комната мною полна до краев -
И сам до краев я полон.
Я пью за всех вас -
И за себя самого.
Давно уже заполночь.
Пес одинокий
Воет где-то в ночи.
И я так же молод,
Как огонь,
Что еще не погас.
Tonight
Замечания гостя
I
«Слышь, чувак, – он сказал, – мне стихи твои нравились
больше
Раньше, когда ты вечно блевал, со шлюхами жил, не вылезал
Из баров,
Попадал в вытрезвители,
участвовал в пьяных драках…»
Потом он заговорил о чем-то другом,
Почитал мне
Свои весьма реалистические стихи…
II
Иные поэты и критиканы никак не возьмут в толк,
Сколь нелепо всю жизнь цепляться
За одни и те же сюжеты.
Со временем шлюхи надоедают. Их острый глаз,
Их ругань, их робкая нежность
Смертельно осточертевают.
Что до блевотины – то ее очень скоро
Становится многовато,
Особенно если в финале светит
Вонючая койка в приюте для бездомных.
Что же до пьяных драк – нет, никогда я не был
Хорошим бойцом. Я просто хотел узнать, есть ли во мне
Хоть капелька мужества. Понял, что есть, – и все,
Зачем же искать дальше!
Можно, конечно, стихи посвящать разудалой жизни,
Но раньше иль позже становится ясно – пора писать о другом.
Если застрять на сюжете, он скоро тускнеет, наводит скуку.
Да, я по-прежнему выпить люблю, но теперь
Я в силах писать о шлюхах, барах и вытрезвителях -
И не чувствовать, что продал свою проклятую душу
Грязной сточной канаве.
Сколько критиканов были бы счастливы, если б стихи
Снова нашли меня в грязном проулке, с разбитой мордой,
А над моей пустотой бы густо роились мухи!
Скольким критиканам
Жизненно необходимы безумье Ван Гога,
Голод Моцарта,
Достоевский,
Идущий на казнь…
Сколько критиканов считают беду
Единственно
Ценным искусством!
А Достоевский, Ван Гог, Моцарт и иже с ними,
Думаю, не выбирали на долю свою боль и страданье
И ими не упивались!
III
Конечно, гостю-поэту я этого не сказал.
Он был слишком занят
Иканьем, рыганьем, пыхтеньем, сопеньем
И пусканием пузырей в предложенном мною бокале.
Он читал мне о СВОИХ похожденьях
В величье сточных канав -
Совершенно неправдоподобных,
На грани фарса…
Громкий голос.
Кустистые брови.
Смакованье своих несчастий:
Словно бы жить паршиво – большая победа
И высокое
Достиженье.
Он плоскостопо стоял на моем полу.
Он вызвал во мне то самое отвращенье,
Что считал великим
И нужным.
A Visitor Complains
В осаде
Вот эта стена – зеленая,
Та – голубая.
У третьей – глаза, и ползают по четвертой
Злые голодные пауки.
Нет, эта стена – пластинка воды замерзшей,
А та – подтаявший воск,
Третья бабки моей лицо обрамляет,
С четвертой падают кости отца.
А снаружи – город, город снаружи,
Он содрогается от колокольного звона и вспышек света,
Город – могила открытая,
Мне никогда не отважиться выйти наружу,
Лучше уж здесь оставаться, прятаться здесь,
Отключить телефон,
Задернуть наглухо шторы,
Выключить
Свет.
Город – много безжалостней стен,
16 
