Особенно,... 
47 
Перед тем как Бен поступил в местную практическую школу[3] — разумеется, единственную, куда бы его взяли, — летние каникулы были почти как те, прежние. Люди писали друг другу, созванивались: «Эти бедняжки, давай съездим к ним, хоть на неделю… Бедный Дэвид…» Всегда так, она это знала. Иногда, редко: «Бедная Гарриет…» Чаще — безответственная Гарриет, эгоистичная Гарриет, чокнутая Гарриет…
Гарриет, которая не дала убить Бена, — горячо защищалась она в мыслях, но никогда вслух. Все, что люди — общество, которому она принадлежит, — отстаивают, во что верят, не оставляло для нее иного выхода, кроме как забрать Бена из того места. Но тем, что она забрала его, спасла от убийц, Гарриет разрушила собственную семью. Испортила себе жизнь… И Дэвиду… И Люку, Хелен, Джейн… и Полу. Полу сильнее всех.
В этой колее текли ее мысли.
Дэвид по-прежнему говорил, что ей просто не нужно было ездить туда… Но как она могла не поехать, оставаясь Гарриет? А не поехала бы она, поехал бы Дэвид, это точно.
Козел отпущения. Она стала козлом отпущения — Гарриет, разрушительница их семьи.
Но еще один пласт мыслей или переживаний пролегал глубже. Она сказала Дэвиду:
— Мы наказаны, вот в чем дело.
— За что? — спросил он, заранее насторожившись, потому что в ее голосе звучали ноты, которые он терпеть не мог.
— За самонадеянность. За то, что думали, что сможем быть счастливыми. Счастливыми только потому, что мы так решили сами.
— Чушь, — сказал он.
Сердитый: такая Гарриет злила его.
— Это случай. Бен мог родиться у кого угодно. Это был шальной ген, вот и все.
— Не думаю. — Гарриет упрямо гнула свое. — Мы собирались быть счастливыми! Никто никогда не был, или я таких не видела, а мы собирались. Ну вот и грянула гроза.
— Прекрати, Гарриет! Будто ты не знаешь, куда заводят такие мысли? Погромы и казни, охота на ведьм и гнев богов!..
Дэвид орал на нее.
— И козлов отпущения, — сказала Гарриет. — Ты забыл козлов отпущения.
— Мстительные боги из тысячелетнего прошлого, — горячо спорил он, возмущенный до глубины души — она это видела. — Карающие боги, раздающие наказания за непослушание…
— Но кто мы, чтобы решать, что будем такими или другими?
— Кто? Мы решили. Гарриет и Дэвид. Мы взяли на себя заботу о том, во что верили, и воплощали нашу веру. И вот — не повезло. Вот и все. У нас вполне могло получиться. Восемь детей в этом доме, и все счастливы… Ну, насколько возможно.
— А кто платил за это? Джеймс. И Дороти — по-своему… Нет, Дэвид, я просто объявляю факты, не упрекаю тебя.
Но это давно уже не было для Дэвида больным местом. Он сказал:
— У Джеймса и Джессики столько денег, что они и в три раза больше отдадут, не поморщившись. В любом случае они это делали с удовольствием. А Дороти — она плакалась, что мы ею пользуемся, но, когда ей надоело жить у нас, она стала нянькой Эми.
— Ведь мы хотели быть лучше всех, вот и все. Нам казалось, что так и есть.
— Нет, ты теперь все выворачиваешь наизнанку. Мы хотели одного — быть собой.
— О, всего-то, — сказала Гарриет беззаботно, язвительно, — всего-то.
— Да. Не надо, Гарриет, перестань… Или, если не можешь, если тебе так нужно, избавь от этого меня. Я не хочу, чтобы меня тащили обратно в Средневековье.
— Да кто тебя тащит?
Приехали Молли и Фредерик, привезли Хелен. Они не простили Гарриет и не простили бы ее никогда, но нужно было считаться с Хелен. У нее хорошо шли дела в школе, к шестнадцати она стала привлекательной самостоятельной девушкой. Но отстраненной, чужой.
С Джеймсом приехал восемнадцатилетний Люк, красивый парень, спокойный, уравновешенный и надежный. Люк собирался, как дед, строить корабли. Как отец, он был наблюдателен и проницателен.
Дороти привезла четырнадцатилетнюю Джейн. Она не отличница, но «и ничего тут плохого», настаивала Дороти. «Я не могла сдать ни одного экзамена». «И что с того?» — оставалось невысказанным; но Дороти бросала им всем вызов одним своим присутствием. Которое было уже не таким значительным, как прежде. Дороти заметно похудела и часто сидела сложа руки. Одиннадцатилетний Пол, истеричный и жеманный, постоянно требовал внимания. Он много рассказывал о своей новой школе, дневной, что ему ужасно не нравилось. Он спрашивал, почему ему нельзя, как всем остальным, в школу-пансион. Дэвид сказал, упреждая Джеймса гордым взглядом, что оплатит пансион.
47 
