105 
— Лукас, я должен сообщить тебе, что разговаривал с Питером. Я названивал тебе вчера целый день, и… — произнес с ходу Беллами на повышенных тонах.
— Пожалуйста, Беллами, присаживайся. На улице все еще льет? Ты можешь снять плащ. Итак, с кем же ты разговаривал? И будь добр, не кричи.
— Я разговаривал с Питером, Питером Миром…
— Неужели он послал тебя ко мне в качестве эмиссара?
— Нет-нет. Я полагаю, что он хочет убить тебя.
— Отлично, но что хочешь ты? Постарайся объяснить покороче.
— Я хочу, чтобы ты помирился с ним.
— Ну, я тоже предпочел бы, чтобы он помирился со мной…
— Пообщайся с ним, обсудите ситуацию, найдите точки соприкосновения, найдите возможные выходы. Не сидеть же просто так. Надо предпринимать решительные действия. Скажи ему, что ты сожалеешь…
— О чем?
— О том, что случилось…
— Ну, кто же знает, что там случилось. Ради бога, не будь ты таким напыщенным.
— Я ухожу, — сказал Клемент, стоявший у двери.
— Беллами, зачем ты притащил чемодан?
— Я хочу пожить в твоем доме, чтобы защитить тебя. Разреши мне, пожалуйста, умоляю…
Клемент повторил:
— Я ухожу! Я ухожу! О боже!
Выйдя из комнаты, он услышал тихий голос Лукаса, говорившего что-то Беллами.
Сидя на полу в спальне, Мой следила за мухой, ползающей по тыльной стороне ее ладони. Наблюдая, она чувствовала, как маленький мушиный язычок высасывает пищу из пор ее кожи. Потом муха задними лапками быстро почистила крылышки, а передними — умыла мордочку. Рука девочки чуть шевельнулась, муха улетела на окно и принялась ползать по верхнему краю стекла. Мой не стала открывать окно, чтобы эта глупая муха не вылетела на холод. Утро шло своим чередом. Анакс гулял в саду. Мой пришлось уговорить его спать по ночам в своей корзине, не залезая к ней в кровать, поскольку беспокойный сон пса несколько раз будил ее, а лапы запутывались в ее волосах. Анакс, видимо, воспринял это как изгнание, и Мой приходилось неоднократно успокаивать его, но иногда, лежа в темноте ночи, он все-таки тихо поскуливал. Наверное, видел какие-то страшные сны. Мой подумала, как, должно быть, переживает Господь, слыша бесконечные стоны страдающего человечества и понимая, что Он ничего не может с этим поделать. Мой ужасно огорчалась из-за того, что, имея такое большое влияние на Анакса, не могла утешить его.
Наступил день ее рождения. Она подумала, что обычно всегда грустит в этот день. Сегодня Мой стала шестнадцатилетней. Ей с трудом верилось в это, или она просто чувствовала, что окружающим с трудом верится, что малышка Мой вышла из детского возраста. Скоро ей предстояло сдавать экзамены. Готовилась она к ним плохо и вяло и полагала, что разочарует и даже потрясет всех своих близких, особенно Сефтон и Алеф, которые уже привыкли усердно заниматься и получать на экзаменах высшие баллы. В общем-то, Мой тоже усердно занималась, но у нее имелся свой собственный, оригинальный подход к занятиям. Лишь недавно ей довелось испытать новые, налетевшие, как порыв ледяного ветра, ощущения, породившие упадок духа и сомнения. Впервые в жизни войдя в художественную школу, Мой попала к мисс Фокс. Конечно, она могла бы пойти в любое другое подобное заведение, но что-то ее останавливало. Она откладывала это переживание, оберегала его как нечто божественное, воспринимая его как долгожданный доступ в некое священное место. Примерно с таким же настроем Мой ожидала когда-то и своей конфирмации, но очарование того ожидания давно рассеялось, и она больше не убегала тайком к церкви по утрам в воскресенье. У Мой имелись свои личные тайные праздники. Ее сердце отчаянно забилось, когда она вошла в эту художественную школу. Но после встречи с мисс Фокс все изменилось, и теперь Мой вдруг пришло в голову, что до сих пор она пребывала в некой счастливой уверенности, не имевшей под собой никаких оснований, кроме ее собственной детской пылкости и неизменных похвал матери и сестер. Она чувствовала себя художницей, они так и говорили, и мисс Фитцгерберт тоже так говорила, но, вероятно, мисс Фитцгерберт просто отдавала должное ученице, которой так явно нравились уроки своей учительницы. А что касалось мнения ее родных, то теперь Мой поняла, что они просто стремились — разумеется, сейчас это стало ясно — приободрить ее, в сущности потакая причудам смешного и странного ребенка.
После встречи с мисс Фокс произошла еще и эта история с лебедем, она тоже стала неким знамением. Мой рассказала домашним об этом сражении, но никто не воспринял его по-настоящему, никто ничего не понял, все поахали, посмеялись, но на следующий день уже практически забыли о нем, занявшись другими делами. А еще ужаснее, возможно, что они просто не поверили рассказанной истории, подумав, что Мой слегка приукрасила ее своей фантазией, ведь она же еще оставалась очень странной маленькой девочкой. Мой сильно переживала из-за этого лебедя. Ей приснилось, как что-то большее и округлое навалилось на нее, и она проснулась ночью, задохнувшись от страха. Она включила ночник и увидела блестящие в темноте глаза Анакса, услышала его тихое урчание, словно он понял ее страх. Мой не стала никому показывать исцарапанные руки. Притащив домой горсть грязных камней, она старательно отмыла эти унылые, покрытые илом камни, найденные на берегу Темзы. Только один из них имел что-то необычное: маленькое, забитое илом отверстие. Он оказался особенным, но она решила, что должна сохранить их все, и положила в ящик к другим камням, поскольку на полках уже не осталось места.
105 
