90 
— Нет, такое невероятно… то есть… Лукас, Профессор, если вам угодно, очень своеобразный и странный человек. И я не встречал таких безмерно храбрых людей…
— Вы симпатизируете ему.
— Я восхищаюсь им. Люблю его. Он живет совершенно вне традиций, не признает никаких условностей.
— Включая традиционную мораль.
— Он очень правдив…
— Но при этом способен на обман…
— Я хотел сказать, что он честен по натуре, он понимает все ужасы этого мира и не пытается скрыть их или отмахнуться от них… понимает мирскую греховность, бессмысленность, испорченность обычных людей, наши жизненные фантазии, наш эгоизм…
— Вы, по-видимому, хотите представить его святым.
— В каком-то роде да… возможно, он подобен, если так можно выразиться, падшему ангелу… то есть он выше, вне понятий…
— Вне понятий добра и зла.
— Вы же психоаналитик, вам, должно быть, встречались такие…
— Вам известны обстоятельства его детства?
— Что он был приемным сыном? Да, конечно.
— А вы не думаете, что такие обстоятельства могли привести человека к накоплению убийственной ненависти к брату?
— Он любит брата! Конечно, в принципе возможно…
— Что он также и ненавидит его?
— Нет, я подразумевал, что в принципе такое возможно, имея в виду какого-то другого человека, но только не в данном случае! Лукас на редкость необычный человек.
— По-моему, вы лишь предполагаете, что сказанное вами невозможно…
— Погодите, — прервал его Беллами, уже испытывающий под влиянием пива легкое раздвоение личности, — Ничего подобного! Ведь только лишь в вашем сновидении Лукас пытался убить Клемента! Но с психологической точки зрения такая ситуация совершенно неуместна. Так уж случилось, что он полюбил Клемента, но даже если бы он ненавидел его, то все равно она была бы неуместна… ведь Клемента там не было.
— Клемент был там. Он солгал.
Беллами безуспешно пытался осмыслить сказанное. Как по волшебству появилась вторая кружка пива.
— Как же он мог… он лишь пытался помешать вам рассказать о вашем бредовом видении! Зачем вы вообще затеяли всю эту историю, к чему было устраивать весь этот вечерний прием?
— Мне хотелось познакомиться с теми дамами. Я следил за ними издалека и проникся к ним уважением. Мне также хотелось убедить вашего на редкость необычного друга Лукаса проявить хотя бы толику той честности, что вы приписываете ему. Я подумал, что он способен решиться на такой неожиданный поступок. Грешникам и убийцам порой присуще и благородство, и я надеялся, что он не захочет лгать. Однако он предпочел предоставить возможность солгать своему брату. Я разочаровался в Лукасе. Разочаровался также и в его брате, но это не имеет значения, он глупый слабак. А Профессор, возможно, окажется храбрым, как вы и сказали. Поживем — увидим.
— Не понимаю…
— Я предоставил Лукасу своеобразный выбор, а точнее, дал шанс. Он не воспользовался им. Его уклонение не оставляет мне альтернативы, он ввергает нас в другую, менее приятную фазу взаимоотношений.
— Что вы имеете в виду, чего вы хотите?
— Конкурируя с беспощадной честностью Профессора, я готов сказать, что хочу его смерти.
В субботу, на следующий день после знакомства известных уважаемых дам с Питером Миром, Мой согласилась съездить в художественную школу и побеседовать там с мисс Фокс, давней подругой ее школьной учительницы рисования, мисс Фитцгерберт. Мисс Фитцгерберт заранее договорилась о таком визите, сообщив Мой, что это, конечно, будет не официальное собеседование, а просто знакомство с новыми направлениями творчества и, возможно, полезная консультация. Ничего не сказав ни сестрам, ни матери, Мой просто тихо ушла из дома. (Так она обычно и поступала.) Она также не взяла с собой Анакса, поскольку предстояла долгая поездка на автобусе, а она не любила увозить его далеко от дома, опасаясь, что пес может потеряться. Мой постоянно преследовал страх потерять его, впрочем, ее также беспокоило и то, что Анаксу не хватает активных прогулок. Она захватила объемистую папку со своими картинами и набросками.
Сефтон и Луиза, особенно Сефтон, постоянно твердили Мой, что даже если она не собирается стать великим художником, то все равно должна получить какой-то академический статус, сдать какой-то серьезный экзамен или даже экзамены, еще до окончания школы, поскольку такие испытания могут оказаться очень полезными в будущем. Они советовали ей усердно учить — учиться ей оставалось совсем недолго — «занудные школьные предметы», типа английского, французского, истории и математики. Мой, ненавидевшая эти дисциплины, за исключением разве что английского, недавно решила, что не будет осваивать эти противные предметы и не собирается сдавать эти противные экзамены, а постарается как можно скорее оставить школу. Время от времени она пыталась сообщить об этом решении родственникам, но они просто отказывались ее слушать. Теперь Мой стала полнее понимать, в какую рискованную игру превращается ее жизнь. А вдруг она никогда не поступит в художественную школу, вдруг окажется, что у нее просто нет художественных способностей? Что будет, если давно приписываемые ей окружающими дарования вдруг покинут ее или окажется, что на самом деле особых талантов у нее вовсе нет? Вдруг ей придется пройти курсы машинисток или смириться с участью текстового редактора? «Лучше умереть, — подумала она, — я покончу с собой или просто умру от тоски и печали». В ее жизни уже имелась одна ужасно глубокая печаль.
90 
