Особенно,... 
56 
— Неужели замок может решать, кто ему угоден, а кто нет?
— Да, ведь он такой юный, а все остальные такие дряхлые, сколько бы им ни было на самом деле. Он новорожденный. А мы прогнили, протухли. Он добрый. А мы злыдни. Ему была противна наша скверна, он не хотел лишаться своей чистоты. Вот он и выгнал нас.
— Но как?
— Как? Просто оставаясь самим собой. В воздухе повисла такая тишина, Чарли, ты не представляешь. Нам казалось, кто-то умер.
Потом прошло ещё сколько-то времени. Гости молчали. До них всё дошло, они расселись по своим машинам и укатили. Оркестр заглох. Оркестранты уехали на своих десяти машинах. Вся компания разъехалась. На дороге вдоль озера выстроилась череда машин, можно было подумать, они отправляются на пикник, но, увы, всего лишь на аэродром, в порт, или в Голви. Все зябнут, никто ни кем не разговаривает, в доме стало пусто, слуги лихорадосчно накручивают педали, а я осталась одна. Окончен последний бал, бал, которого не было и быть не могло. Я уже говорила, что спала всю ночь на лужайке, наедине со своими мыслями. Я поняла, что настал конец всему, что всё труха, а что построишь из трухи? В темноте стоял мощный, величественный, изумительный дом. Как же мне было больно и обидно сопеть тут, у его подножья. Моя песенка спета. А у него ещё только всё начинается.
Нора окончила свой рассказ.
Мы сидели молча. За окнами сгущались сумерки, тьма прокрадывалась в замок. Ветер морщил озеро.
— Невероятно. Но не можешь же ты вот так взять и уехать отсюда, — сказал я.
— Чтобы окончательно рассеять все твои сомнения, проведём последнее испытание. Попробуем провести здесь ночь.
— Попробуем?
— Нас и до рассвета не хватит. Давай зажарим яичницу, выпьем немного вина и ляжем спать, чтоб было не очень поздно. Ложись в одежде прямо на заправленную кровать, потому что тебе захочется одеться и, думаю, очень скоро.
Мы поели, не говоря ни слова, выпили вина. Послушали, как бронзовые часы отбивают по всему дому новое время.
В десять Нора проводила меня в мою комнату.
— Не бойся, — сказала она мне уже с лестницы, — дом не желает нам зла. Просто он опасается, что мы можем причинить ему боль. Я буду читать в библиотеке. Когда будешь уходить, неважно, в каком часу, зайдёшь за мной.
— Я усну сном праведника, — сказал я.
— Ты так уверен? — усмехнулась Нора.
Я подошёл к своему ложу, лёг и курил в темноте, без страха, без лишней самоуверенности. Я просто спокойно ждал, что будет.
В полночь я не спал.
Я не спал в час.
И в три я не уснул.
В доме ни скрипа, ни вздоха, ни шороха. Я лежу и стараюсь дышать в лад с домом.
В половине четвёртого дверь моей спальни медленно отворилась.
И я почуствовал дуновение сквозняка на лице и руках.
Я медленно привстал с кровати.
Прошло пять минут. Сердце стало биться спокойнее.
Я услышал, как где-то внизу открывается входная дверь.
И опять ни скрипа, ни шёпота. Только щелчок. По коридорам еле слышно разгуливает ветер.
Я встал и вышел в холл.
Сверху, в колодце лестничных пролётов, я увидел то, что и ожидал: распахнутая входная дверь. Паркет залит лунным светом, поблёскивают и громко тикают новенькие свежесмазанные дедушкины часы.
Я спустился вниз и вышел из замка.
— А вот и ты, — сказала Нора. Она стояла у моей машины, на дороге.
Я подошёл к ней.
— Ты вроде и слышал что-то и не слышал, так? — спросила Нора.
— Так.
— Теперь ты готов покинуть Гринвуд, Чарльз.
Я оглянулся на дом.
— Почти.
— Теперь ты убедился, что к старому возврата не будет? Теперь ты почувствовал, что наступила новая заря и новое утро? Ты чувствуешь, как вяло бьётся моё сердце, перегоняя мою гнилую кровь, как иссохла у меня душа? Ты и сам не раз слышал, как бьётся сердце у твоей груди, знаешь, какая я старая. Знаешь, как пуста я изнутри, какой мрак и уныние царят во мне. М-да…
Нора посмотрела на замок.
— Прошлой ночью, в два часа, я, лёжа в постели, услышала, как открывается парадная дверь. Я поняла, что дом просто отворил запоры, распахнулся и плавно открыл дверь. Я вышла на лестницу. Посмотрела вниз и увидела ручеёк лунного света, проникающий в холл. Дом словно говорил мне: «Ступай, уходи отсюда вон, по этой серебристой дорожке и уноси с собой всю свою темень. Ты носишь в себе плод. У тебя во чреве поселилась призрачная горечь. Твой ребёнок никогда не увидит света. И однажды он тебя погубит, потому что ты не сможешь от него избавиться. Так чего же ты ждёшь?»
56 
