253 
И разумеется, это вовсе не проблема литературы; это то же самое, что и «опыт», полученный со Сладкой Мамочкой. Я помню, как я ей сказала, что бóльшую часть того времени, которое мы с ней проводим вместе, ее задача сводится к тому, чтобы заставить меня осознавать, или — заставить меня занимать свое внимание теми физическими фактами, которые мы на протяжении всего нашего детства старательно учимся не замечать, чтобы быть вообще в состоянии жить. И тогда она ответила так, как и следовало ожидать: то, чему я «училась» в детстве, было неправильно, в противном случае мне не надо было бы три раза в неделю садиться напротив нее и просить о помощи. На что я сказала, уверенная, что не получу ответа, или, по крайней мере, не получу его на том уровне, на котором хотела бы, поскольку знаю, что то, что я говорю, Сладкая Мамочка относит к «умствованиям», с которыми она и связывает мои эмоциональные проблемы:
— Мне кажется, что, когда человек подвергается психоанализу, по своей сути этот процесс сводится к тому, что его насильственно возвращают на стадию инфантилизма, а потом спасают от этого за счет кристаллизации знаний человека в формы некоего интеллектуального примитивизма — человека силой возвращают в миф, в фольклор и во все то, что относится к диким или примитивным стадиям развития человеческого общества. Потому что, если я говорю вам: в этом сне я распознаю такой-то и такой-то миф; или — в связанных с отцом переживаниях я узнаю такую-то сказку; или — по общей атмосфере эти воспоминания похожи на английские баллады, — тогда вы улыбаетесь, вы удовлетворены. Поскольку, с вашей точки зрения, я уже преодолела детскую стадию, я ее преобразовала и сберегла ее, воплотив в миф. Но на самом деле я, или — вы, мы заняты лишь тем, что вылавливаем какие-то детские воспоминания человека и смешиваем их с искусством или с представлениями, относящимися к детству человечества.
В ответ на что она, конечно, улыбнулась. А я сказала:
— Сейчас я обращаю ваше оружие против вас самой. Я анализирую не то, что вы говорите, а то, как вы реагируете. Потому что — когда вы по-настоящему взволнованы, довольны? Когда ваше лицо все оживает, светится? Да в те моменты, когда я говорю, что сон, который мне приснился прошлой ночью, чем-то очень напоминает сказку Андерсена про Русалочку! Когда же я хочу осмыслить какой-то опыт, воспоминание или сон при помощи понятий современных, пытаюсь говорить об этом критично, или сухо, или сложно, вы почти что откровенно скучаете или же подаете признаки нетерпения. Итак, из этого я вывожу: вас радует по-настоящему, вас трогает по-настоящему именно мир примитивного. Отдаете ли вы себе отчет в том, что я никогда, ни разу, ни единого разу не говорила здесь о своем опыте или о сновидении так, как я могла бы об этом говорить с подругой, или же так, как вы, вне этой комнаты, могли бы обсудить это с подругой, без того, чтобы не увидеть, как вы нетерпеливо поморщились в ответ на это, — и я клянусь, когда вы морщитесь от нетерпения, вы даже этого не замечаете и не осознаете. Или вы мне скажете сейчас, что хмурый вид вы принимаете специально, потому что считаете, что я еще на деле не готова покинуть миры мифов и двинуться вперед?
— И? — сказала она, улыбаясь.
Я ответила:
— Так-то лучше — так вы могли бы улыбаться, если бы мы с вами сидели сейчас в гостиной, — да, знаю, вы скажете, что это не гостиная и что я здесь, потому что у меня проблемы.
— И? — улыбаясь.
— Я хочу указать на очевидный факт: возможно, слово «невротик» означает статус высокого развития сознания. Суть невроза — это конфликт. Но суть всей нашей современной жизни, если живешь на полную катушку, не закрываясь от того, что происходит, это — конфликт. На деле я достигла той стадии, когда смотрю я на людей и говорю — вот он или она, они сохранили свою цельность лишь потому, что на каком-то этапе решили заблокировать свое сознание от некоторых вещей. Люди сохраняют свой рассудок здравым, что-то блокируя, закрываясь от чего-то, ставя определенные пределы для себя.
— А как вы определите — вам стало лучше или хуже от опыта общения со мной?
— А, вы уже вернулись в свой рабочий кабинет. Конечно же, мне лучше. Но это термин из истории болезни. Я опасаюсь, что за это «лучше» я расплачиваюсь тем, что живу внутри мифов и сновидений. Психоанализ оправдан или нет в зависимости от того, способен ли он делать людей лучше, лучше с нравственной точки зрения, а не с медицинской. Сейчас вот о чем вы меня на самом деле спрашиваете: легче ли мне дается жизнь теперь, чем раньше? Меньше ли терзают меня конфликты, сомнения, короче — уменьшился ли мой невроз? Что же, вы знаете, что да.
253 
