Последние отзывы

  110  

В конце концов станет ясно, на чьей стороне сила — Норберто, говорит Клариберто: Если не будем давать им работу, то остается только ждать, придет день, когда они снова станут ручными, — это злобные и презрительные слова тех, кто страшно перепугался и некоторое время смирно отсиживался в своей домашней раковине с женой и родственниками, переливая из пустого в порожнее, пережевывая кошмарные лиссабонские новости: Все вышли на улицы, флагами размахивают, оробевшая полиция сдала оружие, вот бедняги, такое пятно на мундире корпорации, которая немало нам послужила и еще послужит, быть может, но это ведь как волна морская, нельзя ее грудью встречать — вроде геройство, а на деле глупость, нагнись как можно ниже, и она почти не заденет тебя, откатится, отступят прибой, пена и течение, это слова моряков, но сколько же раз вам повторять, что латифундия — внутреннее море, в нем водятся свои барракуды, пираньи и гигантские спруты, есть у тебя работники — уволь их, оставь только человека смотреть за свиньями и овцами да сторожа, чтобы о почтительности не забывали.

Судьба пшеницы уже ясна: вся на земле лежит, но подходит время сева: Как тут поступит Жилберто, пойдемте к нему, спросим, мы живем в свободной стране, и все должны друг перед другом отчитываться. Передайте вашему хозяину, что пришли к нему люди, хотят знать, о чем он думает, уже первые дожди прошли, пора сеять, а пока служанка за ответом сходит, мы у двери постоим, войти нас не приглашают, а вот служанка возвращается злая — только бы это не Амалия Мау-Темпо была, о которой в этой повести уже рассказывали, — и говорит: Хозяин велел сказать, что это не ваше дело, земля ему принадлежит, и если вы еще явитесь, то он сторожа велит позвать, и только досказала, как сразу дверь перед нами и захлопнула, так бы даже с бандитами не обошлись: потому что бандитов и спрятанного ножа они боятся. Больше ни у кого спрашивать нет смысла, Жилберто не сеет, Норберто не сеет, а если кто-нибудь с другим именем и сеет, то только от страха перед войсками, придут еще и спросят: Что здесь происходит, но есть и другие способы обвести военных вокруг пальца — улыбаться, притворяться заинтересованным, высказывать добрую волю, можно поступить и наоборот, конечно, пойти на хитрость, взять деньги из банка и перевести их за границу, без посредников тут не обойдешься, но этим многие промышляют за приличное вознаграждение, а то устроить тайники в автомобиле, таможенники сквозь пальцы смотрят, станут они мучиться и время терять, под машину лазить, ведь уже не мальчики, или крылья снимать — а им, почтенным чиновникам, никак нельзя мундир запачкать, — вот и уезжают пять тысяч конто, десять, двадцать, или семейные драгоценности, серебро и золото, все что угодно, пожалуйста, не стесняйтесь. А то вон был случай — самовольно набросились работники на оливковую рощу, словно с цепи сорвались, обсудили и решили собрать черные, созревшие маслины, поблескивающие так, будто масло из них уже течет, сами — да как же так! — взяли свою долю, рассчитали, сколько им за труд приходится, а остальное хозяину понесли. Кто это вам позволил, жаль, сторож мимо не проходил, он бы влепил вам пулю, чтобы знали, как соваться туда, куда вас не звали. Хозяин, дольше ждать было нельзя, маслины уже совсем созрели, а то бы весь урожай пропал, что сверх нашего заработка, мы принесли, а остальное нам причитается, по-честному считали. Но я не давал вам позволения, и не дал бы, если бы вы и попросили. А мы сами его себе дали. Вот такой был случай, он ясно доказывал, что перемены носятся в воздухе, но как же иначе спасти дары земли, если Адалберто приказал машинами примять посевы, если Анжилберто выгнал на поля скот, если Ансберто поджег пшеницу — сколько хлеба пропало, сколько голодных будет!

С верхней площадки башни, опершись мозолистыми от шпаги ладонями воина и завоевателя на ее зубец, созерцал Норберто дело своих рук — разоренные поля и решил, что это хорошо, но два дня не отдыхал, потому что запутался в подсчетах убытков: Эти лиссабонские черти пускают по ветру наследие наших дедов, но мы тут по-своему чтим святую нашу родину и святую веру, он велит войти майору Хорохору: Лучше дела пошли; велит войти падре Агамедесу: Падре Агамедес, вы очень хорошо выглядите, точно помолодели. Это, наверное, потому, что я много молился за здоровье вашего сиятельства и просил Бога о сохранении нашей земли. Моей земли, сеньор падре Агамедес. Да, земли вашего сиятельства, а вот что говорит майор Хорохор: Я получил распоряжения еще от дона Жоана Первого и в полной неприкосновенности передал их всем последующим поколениям жандармов, а если у вас об этом разговор идет, то настанет зима и прижмет работничков, они хоть и привычные, да все равно туго им придется. Что же нам делать, по-прежнему в нищете живем, латифундисты — хозяева земли и тех, кто на ней работает. Мы хуже собак из поместья, из всех их поместий, они-то каждый день едят, по полной миске им выносят, да и у кого хватило бы духу морить животное голодом, кто не умеет с животными обращаться, пусть их не заводит, а люди — дело другое, я не собака и вот два дня не ел, не люди сюда пришли разговаривать, а свора собак, сколько времени мы все лаем, а скоро замолкнем и кусаться начнем, как красные муравьи, у них учиться будем, это они головы по-собачьи поднимают, посмотрите, какие у них челюсти, не будь у меня мозолей от серпа, до крови бы руку прокусили.

  110