.
Очередная сказка о Золушке 
54 
– Я доктор Баррьентос, – говорит он, одновременно протягивая юноше руку. – У вас есть адвокат? спрашивает он без интереса, как будто заранее знает ответ.
Молина молча качает головой.
– Теперь уже есть: я ваш официальный защитник, – объявляет Баррьентос и, роясь в кожаном портфеле, поет свою партию:
- Представлюсь, я ведь здесь не зритель:
- Баррьентос, доктор всех наук,
- я адвокат и попечитель
- бездомных, нищих и тупых,
- и тех, чье имя – только звук;
- нанять другого не хотите ль?
- Но денег нет у вас таких —
- снять адвокатскую контору,
- тогда, не покладая рук,
- с тобой разделаюсь я скоро.
Адвокат достает из портфеля какие-то бумаги и перьевую ручку; ручку он оставляет на коленях у Молины, а сам в это время объясняет, как будет строиться его линия защиты:
- Багаж защиты невелик,
- и перспективы небольшие,
- и, судя по числу улик,
- все за тебя давно решили.
- К таким процессам я привык,
- покончим с делом мы в два счета,
- я предлагаю напрямик:
- играй для судей идиота
- или признанье подпиши мне.
Чтобы окончательно убедить своего подзащитного, адвокат вкладывает ручку в его непослушные пальцы и подсовывает бумаги, не прерывая пения:
- Совет бесплатный я даю,
- послушай, если интересно:
- чтобы порадовать судью,
- признайся сам, что ты убийца, —
- тогда получишь легкий срок.
- Иначе толку не добиться,
- и ты окажешься, дружок,
- пожизненно в каморке тесной.
Если уж человек, назначенный быть его адвокатом, хладнокровно присутствовал на таком допросе… Хуану Молине не хотелось думать о том, каков же будет прокурор. В общем, направляемый твердой рукой защитника, Хуан Молина подписал признание, лежавшее у него на коленях. Когда с этим было покончено, доктор Баррьентос улыбнулся и похлопал своего клиента по многострадальной спине.
4
Дело слушалось недолго. Приговор огласили с такой поспешностью, словно это был военно-полевой трибунал. Хуан Молина, сидевший на скамье подсудимых рядом со своим бездеятельным адвокатом, проявил внимания к процессу не больше, чем случайный свидетель, а не обвиняемый. Он в общем представлял, какое наказание его ожидает, однако ничего не сделал, чтобы как-то улучшить свое положение. Невозможно было отрицать, что он подписал признание своей вины, которым полицейские тыкали в его разбитый нос; однако нельзя отрицать и того, что если бы адвокат не убедил его подмахнуть эту бумагу, Молина мог бы объяснить судье, каким способом эти признание было получено. В конце концов, в материалах следствия значилось, что именно Молина вызвал полицию, когда обнаружил труп. Но дело было в том, что после смерти Ивонны Молину мало беспокоила собственная судьба. Он ни разу не упомянул о Карлосе Гарделе; юноша скорее предпочел бы провести всю жизнь в тюрьме, чем вовлечь Певчего Дрозда в скандальную историю с непредсказуемыми последствиями. С другой стороны, доказательства вины Молины на первый взгляд казались неопровержимыми: одежда, сверху донизу испачканная кровью покойной; следы посмертных объятий на теле Ивонны, наводившие на мысль о сопротивлении и борьбе; тот факт, что на двери не обнаружено следов взлома, а у Молины были ключи от квартиры; а главное – отпечатки пальцев Хуана Молины на рукоятке ножа, ставшего орудием убийства. В защиту подсудимого можно было заявить, что этот ножик давно находился в квартире в качестве домашней утвари и что Молина, безусловно, не раз держал его в руках. Но сам подсудимый не собирался ничего говорить в свое оправдание. Он не хотел никому доставлять проблем. Откровенно говоря, без Ивонны собственное существование стало Молине глубоко безразлично.
Судья был человек тучный, чем-то напоминавший британского лорда. На макушке у него волос было немного, зато на шею и на уши ниспадали пышные белые локоны – в целом такая прическа напоминала траченный молью парик. С высоты своего кресла судья взирал на Молину так, будто он – диковинное животное, выставленное для всеобщего обозрения. Речи судебных чиновников и показания свидетелей он выслушивал с полным безразличием, замаскированным под беспристрастность. Если выступление кого-нибудь из свидетелей превышало временные рамки, установленные нетерпеливостью судьи, его честь, не скрывая явного неудовольствия, доставал из кармана часы и устраивал настоящее цирковое представление, с ловкостью фокусника крутя их между пальцами.
54 
