69 
— Я не понимаю тебя. У людей могут быть разногласия относительно морали, на это у каждого свои доводы.
— Исчезновение Бога не просто оставляет пустоту, в которую проникают человеческие доводы. Смерть Бога выпускает на свободу ангелов. И они ужасны.
— Ангелы?..
— Существуют ангельские чины и власть. Ангелы — это мысли Бога. Сейчас он растворился в своих мыслях, которые своей природой, своей многочисленностью и властью находятся за пределами нашего сознания. Бог, по крайней мере, был именем того, что мы считали добром. Теперь даже имя утрачено, а духовный мир потерпел крах. Больше не осталось ничего, что могло бы препятствовать магнетизму многих духов.
— Но, но… — залепетал Маркус, голос его, казалось, превратился в бессвязное хриплое бормотание, — но существует добродетель, что бы ты ни говорил, существует мораль, и это очень важно, наша забота о других…
Карел тихо засмеялся:
— А существуют ли другие? Только испытывая боль, обретаешь способность убедиться в существовании других. Весь этот альтруизм питает разжиревшее эго. Это очевидная вещь. Только огромное заблуждение скрывает это от наших глаз. Нет, нет, мы творения случая, приведенные в движение силами, которых не понимаем. Что самое важное во мне и тебе, Маркус? То, что мы были зачаты случайно, что мы можем выйти на улицу и нас задавит машина. Наша зависимость от случая в большей степени, чем нравственность, делает нас потенциально духовными. И в то же время из-за этого духовное начало недоступно нам. Мы прах, Маркус, и ничто не реально для нас, кроме жуткого чрева Бытия, куда нам суждено возвратиться.
— Хорошо, все это были иллюзии — но теперь, по крайней мере, мы знаем правду и можем начать отсюда…
— Мы не знаем правды, потому что, как я уже тебе сказал, ее невозможно вынести. Люди постоянно утаивают от себя, что добро только тогда добро, когда оно бескорыстно. Вся история философии, вся теология — это акт сокрытия. Старая иллюзия закончилась, но будут иные, другого рода — ангельские иллюзии, которых мы сейчас не можем вообразить. Необходимо быть добрым бескорыстно, не ожидая награды в мире Иеговы и Левиафана. Вот почему добродетель невозможна для нас, человеческих существ. Не только невозможна, даже невообразима, в нашем царстве ее не существует. Идея пуста. Это сказано о божественной идее, но еще в большей мере это можно отнести к идее Добродетели. Было бы утешением, блаженством думать, что со смертью Бога начинается эра истинного духа, в то время как все предыдущее — только подделка. Но это тоже ложь, ложь современной теологии. С иллюзией Бога или без нее добродетель неприемлема для нас. Мы стоим на слишком низкой ступени развития. Бог сделал невозможным появление истинных святых. И теперь, когда он исчез, мы не обрели свободы для святости. Мы — жертвы ангелов.
Дом чуть задрожал от приглушенного шума поезда. Маркус взглянул вниз на то, что сжимал в руке. Это была бумажная птичка, которую он смял в комок. Он обнаружил, что его рот широко открыт, как если бы он собирался закричать, как изгнанный Адам. Он поднял глаза на Карела, который теперь не двигался и смотрел на книжные полки. Глаза Карела были полуприкрыты, а на лице появилось сонное, мечтательное, почти сладострастное выражение.
«Я должен ответить ему, — подумал Маркус. — Я должен ответить». Ему казалось, что нечто ужасное, угрожающее материализуется перед ним. Он сказал, почти прокричал:
— Но ты не прав, существуют факты, реальные вещи, люди любят друг друга, это как раз так…
— Можно любить только ангела. А эта ужасная вещь — не любовь. А те, с кем общаются ангелы, потеряны.
— Я передумал, — заявил Маркус. — Теперь мне кажется, что ты сошел с ума.
— Тогда ступай, мой невинный братец. Возвращайся к своей наивной теологии. «Где ты был, Маркус, когда я закладывал основы земли, когда утренние звезды пели хором и все сыновья Бога взывали к радости?»
Маркус встал.
— Итак, ты намерен остаться священником, — сказал он. — Ты намерен продолжать фарс с такими мыслями?
— Это не имеет значения. Когда я провожу мессу, я — Бог. Nil inultum remanebit[15]. Хотя и нет судьи, я буду наказан совершенно автоматически из-за огромной власти Вселенной. Это будет ее последней милостью. А пока я останусь на своем месте. Останусь, мой Маркус. Я подожду, пока все это закончится.
Его имя, произнесенное Карелом, как в детстве, сильно подействовало на Маркуса, его внезапно охватило какое-то теплое чувство — жалость скорее к себе, чем к своему брату. Он всмотрелся в лицо Карела в поисках беспокойства, отчаяния, но тот, чуть заметно улыбаясь, с отсутствующим видом смотрел в сторону.
69 
