Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
108 
На этот раз он пожал плечами довольно устало, а вслед за тем обнял Тонио за талию.
– И вообще, – сказал он, – чего тебе беспокоиться? У него не было родственников.
– А жандармы? Доменико рассмеялся:
– Боже, да в Венеции, похоже, царят мир и порядок. Иди сюда! – И он принялся целовать Тонио.
Это был их самый долгий разговор за все это время, но и он закончился.
Поздно ночью, когда Доменико заснул, Тонио тихо присел у окна.
Смерть Лоренцо потрясла его. Он не хотел стирать ее из памяти, хотя временами нить его размышлений терялась и он подолгу молча смотрел на далекий пик Везувия, на безмолвные вспышки пламени и след дыма, обозначающий путь лавы с горы к морю.
Он словно решил оплакивать Лоренцо, потому что никто больше не переживал по поводу его смерти.
И против собственной воли унесся мыслями далеко, далеко отсюда, в маленький городок на краю Венецианского государства. Он вспомнил, как бежал один под звездным небом и грязь хлюпала под ногами, а потом бравос схватили его, втащили в темную комнатку, и он со всей силой сопротивлялся им, а они, как в кошмарном сне, снова и снова распинали его.
Он вздрогнул. Посмотрел на гору. «Я в Неаполе», – подумал он, и все же воспоминания не отпускали его и своей бесплотностью были похожи на сон.
Фловиго сменился Венецией. В новом воспоминании в руке Тонио появился кинжал, но противник на сей раз был другой.
Мать что-то кричала, как в тот последний вечер в обеденном зале, и волосы закрывали ее лицо. Они ведь даже не попрощались. Да и когда теперь попрощаются? В те последние мгновения он не думал о том, что расстается с нею. А она кричала так, словно ни одна душа не могла ее успокоить.
Он поднял нож. Твердо сжал рукоятку. А потом увидел знакомое выражение на лице Карло. Что это было: ужас? Удивление?
Напряжение спало.
Он сидел у окна в Неаполе, в полном изнеможении уронив голову на подоконник.
Тонио открыл глаза. Неаполь пробуждался от сна. Солнце посылало свои первые лучи рассеять туман, окутывавший деревья. Море приобрело металлический оттенок.
«Лоренцо, – подумал он, – то был не ты». При этом мальчик был уже забыт. А Тонио почувствовал гордость, вспоминая тот омерзительный момент: клинок, с легкостью входящий в плоть, и тело, распростертое на полу таверны.
Пораженный, он опустил голову. Он осознал эту гордость во всех ее жалких составляющих, понял всю доблесть и все значение этого ужасного поступка.
Раз он мог убить так легко, значит, сделает это еще раз.
Прекрасное лицо раскинувшегося на подушке Доменико было ангельски спокойным во сне.
Но, глядя на этого красавчика, отдававшегося ему так много и так охотно, Тонио чувствовал себя абсолютно одиноким.
Час спустя он вошел в комнату для занятий и сразу понял, как ему не хватало музыки и Гвидо.
Словно в ответ на тяжесть этого дня, в его голосе появились новая чистота и сила. Увлеченный занятиями, он забыл обо всех проблемах и к полудню уже чувствовал, как убаюкивает его красота самых простейших звуков.
В тот же вечер, надевая камзол перед выходом в город, он вдруг понял, что в последнее время тот стал ему коротковат. Вытянув руки, Тонио долго разглядывал их. А потом, чуть ли не украдкой взглянув в зеркало, удивился, как, оказывается, он вырос.
6
Рос Тонио стремительно, в том не было никакого сомнения, и всякий раз, замечая это, он чувствовал слабость и внезапно начинал задыхаться.
Но он ни с кем не делился своими наблюдениями. Просто заказал себе новые камзолы и сюртуки, зная, что скоро вырастет и из них. И хотя Гвидо безжалостно муштровал его, казалось, весь Неаполь вознамерился отвлечь его от грустных мыслей.
В июле он уже наблюдал восхитительный праздник Святой Розалии, когда фейерверки осветили все море, а гавань заполнила целая армада сверкающих кораблей.
А теперь, в августе, с отдаленных холмов Апулии и Калабрии спустились пастухи, играющие на дудках и необычных струнных инструментах, которые Тонио до сих пор не доводилось слышать. Одетых в грубые овечьи шкуры пастухов можно было увидеть и в церквях, и во дворцах аристократов.
Сентябрь принес с собой ежегодную процессию к Богоматери дель Пье де ла Гротта. Все мальчики, обучавшиеся в неаполитанских консерваториях, прошли под красиво и пышно убранными по этому случаю окнами и балконами. Погода стала мягче, летняя жара спала.
А в октябре в течение девяти дней мальчики, певцы и музыканты, проводили утро и вечер в францисканской церкви. Это была официальная повинность, за которую консерватории освобождались от некоторых налогов.
108 
