21 
Тонио смотрел прямо перед собой. Красивая девушка оказалась в поле его зрения. Она шла навстречу ему с вином на подносе и жевала конфету в едином ритме с покачивающимися бедрами, при этом улыбаясь мягкой от природы улыбкой. Когда она расставляла чашки, то наклонилась так низко, что в глубоком вырезе ее блузки он увидел розовые соски! Слабое волнение страсти шевельнулось в нем. В любой другой момент, в любое другое время… но сейчас этого словно бы не было, не было ее бедер, изящной обнаженности рук и этих красивых, таких пленительных глаз. Она была не старше его, как он понимал, а облик ее выдавал детскую смешливость.
– Но почему же он нес всю эту чушь?! – не унимался Анджело.
– Ох, хватит об этом, а? – мягко отозвался Алессандро. Он раскрыл английские газеты и спросил Анджело, привлекала ли его хоть когда-нибудь опера.
– Греховное занятие, – пробормотал Анджело. – Тонио, – сказал он, забыв о более приличествующем обращении, как часто делал, когда они оставались одни, – ты ведь не знал этого человека? Не знал?
Тонио не отрываясь смотрел на вино. Он хотел сделать глоток, но не в силах был шевельнуться.
И тогда он впервые посмотрел на Алессандро. А когда заговорил, голос его оказался тихим и холодным:
– Так у меня есть брат в Стамбуле?
9
Уже перевалило за полночь. Тонио стоял в гнетущей сырой пустоте большой гостиной. Закрыв за собой дверь, он ничего не мог различить в темноте. Колокола вдали возвестили час ночи. В руке у него была большая серная спичка и свеча.
Он чего-то ждал. Чего? Пока не отзвонят колокола? Он и сам не знал.
Весь вечер, вплоть до нынешнего момента, был для него сплошным мучением.
Он едва помнил, что случилось. Две вещи впечатались в его сознание, и они не имели никакой связи друг с другом.
Во-первых, эта девушка в кафе. Когда он уже поднялся, чтобы уходить, она легонько прижалась к нему и прошептала, привстав на цыпочки: «Запомните меня, ваше превосходительство, меня зовут Беттина». Звонкий смех, заразительный смех. Детский, смущенный и абсолютно искренний. Тонио хотелось ущипнуть ее, а потом поцеловать.
Во-вторых, Алессандро не ответил на его вопрос. И не сказал, что это неправда! Он только смотрел куда-то в сторону.
А что касается того человека, которого Анджело десять раз назвал опасным безумцем, то он действительно был двоюродным братом Тонио. Тонио вспомнил его. А уж такому человеку врать было совершенно ни к чему!
Но что тревожило его больше всего остального? Может быть, таящееся в глубине сознания смутное ощущение того, что ему это было известно? Карло. Он слышал это имя прежде. Карло! Кто-то уже говорил эти самые слова: «Вылитый Карло». Но чей голос произнес их и где? И как он умудрился дожить до четырнадцати лет, даже не подозревая о том, что у него есть брат! Почему никто не сказал ему об этом? Почему даже его наставники не знали об этом?
Но Алессандро знал.
Алессандро знал. И остальные знали. Те люди в книжной лавке знали!
И может быть, даже Лина знала. Вот почему она была так раздражена, когда он спросил ее о брате.
Он не хотел хитрить. Он сказал, что просто пришел повидать мать, но та лежала как мертвая. Под глазами у нее залегли глубокие синяки, кожа была ужасно бледной. А потом Лина велела ему уходить, пообещав, что попробует разбудить хозяйку чуть позже. И что он тогда сказал? Как он это выложил? На него нахлынуло такое унижение, такое обжигающее ощущение несчастья.
– Один из нас… Ты когда-нибудь слышала… имя Карло?
– Да здесь была сотня разных Трески! Но все это до меня! А ну давай ступай отсюда! – Все было бы довольно просто, если бы она не продолжила: – И не вздумай беспокоить свою матушку из-за тех… других. – Очевидно, она имела в виду мертвецов. Его мать никогда не смотрела на их портреты. – И ни о ком не задавай глупых вопросов!
Это была ее большая ошибка… Он понял, что она знала. Конечно же знала.
Теперь все уже улеглись. Дом принадлежал ему одному, как всегда в этот час. В темноте он ощущал себя невидимым и невесомым. И не хотел зажигать свечу. Он едва мог вынести отзвук своих тишайших шагов.
Он долго стоял неподвижно, все еще пытаясь представить себе, каково это будет испытать на себе отцовский гнев. Никогда еще отец не гневался на него. Никогда.
Но тянуть время дальше он был не в силах. Поморщившись от звука чиркнувшей спички, он смотрел затаив дыхание, как разгорается пламя свечи и слабый свет растекается по всему огромному залу. По краям легли неясные тени, но картины были видны хорошо.
21 
