1

Даже под вуалью постепенно усиливающегося дождя этот город был слишком красивым, чтобы оказаться реальным Скорее, это был город-мечта, не поддающийся восприятию разума. Его старинные дворцы возвышались над разбитой поверхностью свинцовой воды, создавая один величественный, прекрасный и бесконечный мираж. Солнце пробивалось сквозь разорванные облака, отороченные по краям серебром, над торчащими мачтами кораблей парили чайки, трепетали и хлопали на ветру флаги, похожие на яркие вспышки цвета на фоне тускло светящегося неба.

Ветер хлестал по тонкой пленке воды, покрывавшей всю площадь, а где-то далеко слышен был звон колоколов, так схваченных холодом, что их звук казался похожим на крики чаек.

Начался старинный священный спектакль – выход членов Светлейшего Сената из портиков государственной канцелярии. Красные мантии волочились по воде, ветер срывал белые парики, но шествие продвигалось к краю воды, и один за другим государственные мужи ступали на иссиня-черные траурные барки и отправлялись вверх по проспекту непревзойденного великолепия – Большому каналу.

О, неужели это никогда не перестанет изумлять, опустошать сердце и разум? Или в том, что этого все равно всегда недостаточно, виноваты пятнадцать лет горького изгнания в Стамбул? Вечно мучительный, вечно таинственный, вечно безжалостный город, Венеция – мечта, которая снова и снова становится реальной.

Карло поднес бренди к губам, и оно тут же обожгло ему горло. Все вокруг закачалось и встало на свои места. Чайки застыли в мощном движении к небу. Ветер щипал глаза.

Он повернулся, чуть не потеряв равновесие. И увидел, что его доверенные люди, его бравос, бывшие до сих пор смутными тенями, придвинулись ближе, не уверенные в том, нужна ли ему их помощь, но готовые немедленно подбежать к нему, если он упадет.

Карло улыбнулся. Поднес фляжку ко рту и сделал большой глоток. Толпа тут же превратилась в медленно движущееся скопище красок, отражающихся в воде, столь же нематериальное, как сам дождь, растворяющийся в безмолвном тумане.

– За тебя, – прошептал он воздуху, небу и окружавшему его материально-эфемерному чуду, – за тебя, любая и всякая жертва, моя кровь, мой пот, моя совесть. – Закрыв глаза, он качнулся под порывом ветра. Ему нравилось, как ветер остужает его кожу, и нравилось пребывать в состоянии такого восхитительного опьянения, что не чувствовались ни боль, ни скорбь. – За тебя я убиваю, – прошептал он. – За тебя я убью.

Он открыл глаза. Патрициев в красных мантиях уже не было. И на миг он представил себе – испытав при этом весьма приятное чувство, – что они один за другим утонули в море.

– Ваше превосходительство, позвольте отвезти вас домой.

Он обернулся. Это был Федерико, нагловатый парень, считавший себя его слугой, а не просто браво. И бренди оказалось у его губ раньше, чем он принял решение выпить.

– Сейчас, сейчас… – Он хотел что-то сказать, но почувствовал, как на глаза навернулась пелена слез, размывая пригрезившееся видение: пустые комнаты, пустая кровать, ее платья, все еще висящие на крючках, и даже аромат ее духов, все еще витающий в воздухе. – Время не притупляет ничего, – произнес он вслух. – Ни смерть, ни потерю, ни тот факт, что даже на смертном одре она произнесла его имя!

– Синьор!

Федерико глазами указал на темный силуэт, тут же попытавшийся скрыться из виду. Это был один из ненавистных шпионов государства, попадавшихся на каждом шагу.

Карло рассмеялся.

– Донеси на меня! Эй, ты, слышишь? «Он напился допьяна, потому что его жену под землей грызут черви!»

Он оттолкнул слугу.

Толпа разбухала, как живое существо, и размыкалась только для того, чтобы сомкнуться вновь. Под порывами ветра дождь колотил его по векам, бил по губам, растянутым в улыбке, искажавшей все его лицо. Он закачался, но тут же выпрямился и, сделав следующий глоток, сказал:

  229